Ярослав Гжендович - Фантастика «Фантакрим-MEGA»
После лестницы я открыл дверь. Это было место совсем белое такое белое иногда падает сверху. Я вошел и остался чтобы не было слышно где я. Я слышал смеются очень громко. Я пошел где смеялись я открыл немного дверь потом я посмотрел. Там были люди. Я никогда не вижу людей это запрещено видеть их. Я хотел быть с ними хотел тоже смеяться.
Потом мама пошла и толкнула дверь. Дверь ударила меня мне было больно. Я упал цепь сделала шум. Я закричал. Мама сделала ртом будто засвистела внутрь она положила руку себе на рот. Ее глаза сделались большими.
Потом я услышал папа зовет. Что упало он сказал. Мама сказала ничего это поднос. Иди помоги собрать она сказала. Он пришел и сказал это значит такое тяжелое тебе нужно помогать. Тогда он увидел меня он стал совсем некрасивый. В его глазах опять был гнев. Он побил меня. Моя жидкость вылилась из одной руки. Она сделала на полу все зеленое. Это грязно.
Папа сказал вернись в подвал. Я сам туда хотел. Моим глазам больно когда свет. В подвале им не больно.
Папа привязал меня к кровати. Наверху еще долго был смех. Я лежал тихо-тихо я смотрел на паука совсем черного паук ползал по мне. Я думал как папа сказал. Обожемой он сказал. И ему только восемь лет он сказал.
Сегодня папа снова сделал цепь в стену. Нужно попробовать снова вынуть ее. Папа сказал я был очень плохой когда убежал. Никогда больше не делай так или я тебя побью до крови. После этого мне очень плохо.
Я спал весь день и потом я положил голову на стену она делает холодно. Я думал про белое место наверху. Мне было плохо.
Я снова сделал цепь вышла из стены. Мама была наверху. Я слышал она смеется очень громко. Я посмотрел в окошко. Я увидел много людей совсем маленьких как маленькая мама и еще как маленький папа. Они красивые.
Они делали красивые звуки они бегали везде по земле. Их ноги бегали очень быстро. Они такие как мама и папа. Мама говорит все нормальные люди такие.
Потом один маленький папа увидел меня. Он показал на окошко. Я отошел по стене вниз потом свернулся клубком в темноте. Я не хотел чтобы меня видели. Я слышал они говорили возле окошка я слышал их ноги бегали там. Наверху стукнула дверь. Я слышал маленькая мама она звала наверху. Потом я слышал большие шаги я быстро пошел на свою кровать. Я вернул цепь в стену потом я лег как всегда.
Я слышал мама пришла. Она сказала ты был у окна. Я слышал ее гнев. Это запрещено ходить к окну она сказала. Ты опять вытащил цепь из стены.
Она взяла палку и побила меня. Я не плакал. Я не умею так. Но моя жидкость потекла на всю кровать. Мама это увидела и сделала шум своим ртом и ушла далеко. Она сказала обожемой божемой зачем ты сделал так. Я слышал палка упала на землю. Мама побежала потом ушла наверх. Я спал весь день.
Сегодня опять сверху была вода. Мама была наверху я услышал маленькая мама спускается по лестнице очень тихо. Я спрятался в ящик с углем я знал мама рассердится когда маленькая мама увидит меня.
У нее с собой был маленький живой зверь. У зверя были острые уши. Маленькая мама говорила с ним. А потом было так живой зверь меня почувствовал. Он побежал к ящику с углем и посмотрел на меня. У него шерсть стала очень большая. Он сделал гнев своим ртом с острыми зубами. Я засвистел я хотел чтобы он ушел но он прыгнул на меня.
Я не хотел делать плохо. Я испугался когда он укусил меня сильнее крысы. Я схватил его маленькая мама закричала. Я сжал живого зверя очень сильно. Он стал делать звуки я такие звуки никогда не слышал. Потом я отпустил его. Он лежал весь раздавленный совсем красный на угле.
Я еще прятался когда мама пришла она позвала меня. Я боялся палки. Потом мама ушла. Я вылез из ящика я взял с собой зверя. Я спрятал его в своей постели потом лег сверху. Я сделал цепь в стену.
Сегодня уже другой день. Папа сделал цепь совсем короткую я больше не могу вытащить ее из стены. Он меня бил мне было плохо. Но теперь я вырвал палку из его рук я потом сделал мой звук. Он побежал далеко у него лицо стало совсем белое. Он убежал из места где я сплю он закрыл дверь на ключ.
Мне не нравится. Весь день вокруг стены они делают холодно. Цепь вытащить из стены совсем трудно. У меня теперь есть очень плохой гнев для папы и мамы. Я им покажу. Я сделаю опять ту вещь как прошлый раз.
Сначала я сделаю мой крик и мой смех. Я буду бегать по стенам. Потом я прицеплюсь к потолку всеми ногами и повисну вниз головой. Я буду смеяться и лить везде зеленое и они будут очень несчастные что были такие злые со мной.
А потом если они еще попробуют меня бить я им сделаю плохо как я сделал живому зверю. Я им сделаю очень плохо.
Пер. с англ.: И. НайденковЛюциус Шепард
Человек, раскрасивший дракона Гриауля
«Если не считать работ, что находятся в собрании Сихи, единственными сохранившимися до сего дня произведениями Каттанэя располагает муниципальная галерея Регенсбурга. Это восемь написанных маслом полотен, самое примечательное среди которых — «Женщина с апельсинами». Все они экспонировались на студенческой выставке, которая продолжалась несколько недель после того, как Каттанэй покинул город своего рождения и направился в Теочинте, где надеялся увлечь дерзким замыслом почтенный магистрат; навряд ли ему удалось узнать о судьбе картин или о том безразличии, с каким отнеслись к ним критики. Пожалуй, для современных исследователей творчества художника наибольший интерес — ибо в нем отчетливо просматривается характер Каттанэя — представляет «Автопортрет», написанный в двадцативосьмилетнем возрасте, за год до того, как Каттанэй ушел в Теочинте.
Фон полотна — глянцевито-черный, на нем проступают едва различимые очертания половиц. Черноту перечеркивают две золотистых линии, а в «окошке» между ними виднеются худощавое лицо художника и его плечо. Мы как бы глядим на художника сверху вниз — быть может, через отверстие в крыше, а он смотрит на нас, щуря глаза от света, его губы кривит гримаса полной сосредоточенности. При первом знакомстве с картиной я был поражен исходившим от нее напряжением. Мне казалось, я наблюдаю человека, заключенного в клетку тьмы с золотистой решеткой в окне, мучимого знанием о свете, который существует вне тюремных стен. И пускай то было впечатление историка искусства, а не простого посетителя галереи, впечатление, которое заслуживает гораздо меньшего доверия в силу своей, так сказать, искушенности; но еще мне показалось, что художник сам обрек себя на подобную участь, что он легко мог бы вырваться из заключения, однако, сознавая необходимость некоторого ограничения, намеренно заточил себя в темноту…»
