Игорь Вагант - Монастырь
* * *
– Ну что же, вы сделали свой ход, – сказал Хильдеберт. Герцог злобно щерился, показывая длинные зубы, – и я понял ответ. Теперь моя очередь.
Двое наемников грубо схватили ее под локти и потащили в темноту. Гвендилена дергалась и стискивала зубы от злости. Ее вели по каким-то коридорам, широким, потом узким настолько, что приходилось идти гуськом, едва не задевая головой своды. Пол был неровный, и Гвендилена поминутно спотыкалась, больно ударяясь ногами о камни, а солдаты шли быстро, ориентируясь на блеклый свет редких железных фонарей, внутри которых еле теплились огнем крохотные кусочки пакли.
Ее затолкнули в камеру, мокрую и холодную, с вонючей лужицей посередине. Гвендилена принялась ощупывать стены, но тут же дверь открылась снова, и на пороге показался Хильдеберт с факелом в руках. Драгоценные камни на его камзоле сверкали всеми цветами радуги.
– Я дал тебе возможность провести время так, как подобает первородной принцессе, но ты сама решила по-другому, – проскрипел он. – Ты выйдешь отсюда моей женой или не выйдешь совсем. И я не расположен ждать долго. Сегодня тебя покормят. Возможно, покормят и завтра, но я не собираюсь тратить еду на бесполезную для меня сучку. У тебя только два выхода: либо сгнить в подземельях Анга, либо… решай сама. Или… ты уже готова дать ответ?
– Подите прочь, – с презрением сказала Гвендилена.
Герцог пожал плечами и ушел, но она недолго оставалась в одиночестве.
Вскоре появился неопрятного вида старик с длинной спутанной бородой. В одной руке он держал фонарь, в другой – небольшую корзину. Старик даже не обратил на узницу внимания. Подслеповато щурясь, он поставил фонарь и корзину на пол и принялся чиркать кресалом. Гвендилена дернулась в сторону распахнутой двери, но два стражника в коридоре преградили ей дорогу.
Гвендилена с удивлением обнаружила, что камера не пуста: в дальнем ее углу стояла деревянная кровать с соломенным тюфяком, а возле нее – кособокий стол с железным подсвечником. Старик не торопясь зажег свечу и, не говоря ни слова, вышел, лязгнув засовом.
Гвендилена схватила подсвечник и принялась обходить комнату. На каземат она не была похожа – слишком большая. Во всяком случае, Гвендилена не такой представляла себе тюремную камеру: высокая, не меньше десяти шагов в длину и шести в ширину, да и вряд ли узникам полагались кровать со столом. В одном из углов под потолком в стене обнаружилось отверстие. Гвендилена, отчаянно пыхтя, подтащила стол и, забравшись на него с ногами, попыталась заглянуть внутрь. Дыра вела вбок и куда-то вверх, и оттуда ощутимо тянуло ночной прохладой. Когда девушка засунула в дыру голову, ей даже показалось, что она видит зарешеченный кусочек неба, но снаружи было слишком темно, чтобы сказать это определенно.
В стенах виднелись остатки спиленных металлических штырей, но никаких крюков с цепями или чем-то подобным, что, по ее мнению, должно иметься в тюрьме.
Гвендилена поставила подсвечник на стол и с задумчивым видом уселась на кровать. Тут же, ругнувшись, вскочила: тюфяк оказался влажным, и от него тянуло затхлостью. Она убрала свечу на пол и расстелила тюфяк на столе. «Может, просохнет немного».
Это точно не тюрьма, решила она. Во-первых, насколько она знала, тюрьмы обычно устраивали в подземельях, а тот коридор, по которому ее вели, шел прямо, разве что с небольшим уклоном. Во-вторых, в казематах не бывает кроватей и столов. И, в-третьих, ее вообще вряд ли стали бы сажать в тюрьму рядом с другими узниками.
«Этот старый хрыч наверняка хочет, чтобы о моем пребывании в Анге знало как можно меньше людей», – подумала она. А при тюрьмах обычно куча солдат, повара, стражники.
Поразмыслив еще немного и так и не решив, что именно ей все это дает, Гвендилена вспомнила про корзину, которую тот старик оставил у входа. Внутри оказались буханка хлеба, два яблока и глиняная бутыль с водой.
Под ложечкой отчаянно засосало: Гвендилена ничего не ела с самого утра. Она с аппетитом съела половину буханки и одно яблоко. Чувство голода немного притупилось, но Гвендилена, сделав над собой усилие, спрятала остатки обратно в корзину. Если герцог не шутит, то эта еда ей пригодится. Не завтра, так послезавтра. А пока надо отдохнуть.
Она улеглась на жесткие доски и, поерзав немного, закрыла глаза.
* * *
Уже пятый день они пробирались на запад, останавливаясь только для того, чтобы перекусить на скорую руку, и на ночной привал. К полудню первого дня Арн решительно свернул с дороги.
– По лесу трудней, конечно, но много быстрее получится, – пояснил он. – Я эти места примерно знаю. Дорога к северу выворачивает, а потом на запад, чащу стороной обходит. Крюк получается почти двойной. Да и безопасней по лесу, лишние встречи нам сейчас ни к чему.
Анжский лес казался бесконечным: даже не лес, а ветровал, бурелом, в который никогда не ступала нога человека. Здешние горы не отличались высотой, по нолтлэндским меркам даже не горы, а холмы, но изрезанные оврагами и покрытые густой растительностью. Во многих местах царил вечный сумрак: огромные, в два обхвата дубы смыкались кронами, поваленные стволы, заросшие темно-зеленым мхом, преграждали дорогу, а некоторые из них рассыпались в прах от удара ногой, выпуская сонмища змей, насекомых и пауков. Дуб сменялся сосной, осиной и кленом, густые заросли можжевельника и боярышника покрывали склоны, а крутые обрывы, скалы и балки часто вынуждали путников идти в обход. Впрочем, Арн каждый раз с легкостью находил дорогу. И над всем этим висел неумолчный шум из криков птиц, кабаньего хрюканья и далекого мычанья лосей. Тучи комарья и гнуса жужжали в воздухе.
– Откуда вы эти края знаете? – спросил как-то Вульфар.
– Служил я в Анге, – не оборачиваясь, отвечал солдат, – давно, еще совсем молодым, не при этом герцоге, а при Алейне Пьяном.
– Пьяном? Забавное прозвище.
– Да уж куда забавнее. Главное – заслуженное. Вообще старик не просыхал. Уж такое богатство имел, а все на ветер пустил.
– Да как же все пропить-то можно? – поразился Эдвин.
– Так не он один. Помнится, все говаривал: слава эорлина не в том, чтобы на золоте сидеть, слава – она в щедрости. И чем больше народа в Анге после его попоек наутро мучились животами и валялись в собственной блевотине, тем больше он бывал доволен. Один раз к нему в гости приехал герцог Рекон Беркли, папаша нынешнего, так Алейн триста коров велел заколоть, не говоря уж о прочей еде и выпивке. А свиту Рекон с собой привел всего-то человек сто. И что гости не доели, Алейн повелел свалить в яму и сжечь. В знак щедрости и уважения, значит.
