Андрей Валентинов - Рубеж
С подрезанными сухожилиями не попляшешь.
Сале все-таки метнула клин. В схватке неожиданно возникла крохотная, почти неуловимая пауза, веселый Стась оказался к женщине спиной, вполоборота, и Сале рискнула. Оказалось: зря. Все зря. Было глупо недооценивать Мацапуру-Коложанского, тщетно надеясь, что в горячке боя он забудет о зрителях. Острие клина лишь разорвало рукав панского кунтуша, зато ответный взгляд чернокнижника ясно дал понять женщине: ее намерения были разгаданы еще задолго до начала обряда.
Оставалось лишь поблагодарить маленького ублюдка за освобождение намеченной жертвы, а жертву — за превращение в сумасшедшего мстителя.
Иначе лежать Сале Кеваль, прозванной Куколкой, со всеми ее потугами на удар в спину…
— А, курва! Н-на! В последний момент девица все-таки исхитрилась откатиться в сторону.
Камень, ребристый валун, до половины погрузившийся в грязь, грудью встретил смертоносную шаблю, искренне предложив Мацапурам-Коложанским с этого часа подыскивать себе новое фамильное оружие.
От старого осталась лишь рукоять, да еще обломок клинка длиной в локоть, не больше.
— Что здесь творится, Проводник?!
Дикое, суматошное эхо раскатилось окрест.
Сале повернула голову.
Там, где раньше горел камин и мучился на кресте голый человек вверх ногами, теперь лежали поваленные столбы. Скрученная, разорванная местами проволока с репьями; опоры, рухнув, собственной тяжестью вдавили ограждение в трясину… пролом зиял в ограде Рубежа.
Рукотворный пролом.
Неподалеку ждал ответа свет в мирских одеждах.
Свет был в недоумении, свет не понимал, почему его не предупредили заранее, — и одеяния света плыли судорожным калейдоскопом. Обшлага мундира сменялись коваными наручами, плоский шлем-мисюрка растекался, на глазах становясь фуражкой с высокой тульей, и без перехода — гусарским кивером; сапоги, сандалии из кожи с бронзовыми бляшками, какие-то безобразные обмотки…
— Я спрашиваю, что здесь творится?! Проводник, почему ты молчишь?.. почему ты молчала раньше?!
Самаэль гневался.
Самаэль был в бешенстве.
А женщину разбирал истерический смех, прорываясь наружу стыдным фырканьем. Князь из князей Шуйцы, Ангел Силы, всемогущий и непогрешимый Малах, не знал, что делать! Точно так же, как минутой раньше не знала, что делать, она, ничтожная мокрица Сале Кеваль… бездна в глубине, былая Сале без предупреждения выбралась наружу, властно заявив о своих правах, и смех, смех, смех был знаменем ее явления!
Смех.
Ливень.
Грязь…
Хищно оскалясь, пан Станислав перехватил ребенка повыше, поудобнее; и лезвие обломка приникло вплотную к тоненькой детской шее.
— Стой где стоишь! Ты слышишь, сатана?! Клянусь вилами твоих присных, я его зарежу, как поросенка на свадьбу!
Унося истошно кричащий пропуск, он начал было отступать, пятиться к пролому в ограждении. Но далеко уйти веселому Стасю не довелось. Распластавшись в отчаянном броске, нагое тело дотянулось до Мацапуры-Коложанского, скрюченные пальцы когтями вцепились в ноги зацного пана чуть повыше голенищ сапог, тонкие руки напряглись, натянулись двумя струнами…
Бешеная дочь сотника Логина, забыв себя, грызла врага зубами.
— Юдка! — визгливо заорал пан Станислав, дрыгая ногой и тщетно пытаясь стряхнуть прочь дикий груз. — Юдка, жид проклятый, что ты смотришь?! Убей сволочную девку! Убей!
От распадка меж двумя горбами, где раньше красовалась дверь в пятиугольную залу, спешил Юдка. Скособочась, зажимая бок окровавленной ладонью, он бежал, с хрипом выплевывал комки бурой мокроты; вот еще шаг, другой, третий… вот сапог его каблуком бьет в затылок Ярины Логиновны, и пальцы девушки разжимаются, один за другим…
— Простите, господин Юдка, но я не могу этого допустить!
— Вэй, славный пан, шляхетный пан! Послушайте старого жида: бегите, дока не поздно! А закручивать ус и выпячивать свое шляхетство собачьим хреном… — Господин Консул! Прошу вас, не делайте этого! Господин Консул!.. остановитесь!.. На бегу, изо всех сил торопясь за скрывшимся в проломе Мацапурой, Сале Кеваль, Сале Проводник, носящая смешное для избранных прозвище Куколка, обернулась.
Меркли очертания холмов, утопая в ливне, превратившемся в потоп, опадала кора с деревьев, обнажая рванину бывших шпалер на стенах, колючий терновник осыпался штукатуркой руин, грязь засыхала на глазах, становясь вывороченным паркетом и открывшимися взгляду балками перекрытия; молчал в туманной пелене Самаэль, Ангел Силы, — а между «здесь» и «там», между уходом и возвращением, над нагой некрасивой девицей, стояли двое. Консул и герой.
Таким все запомнилось женщине, прежде чем померкнуть окончательно.
КНИГА ВТОРАЯ
ПРОЛОГ НА ЗЕМЛЕ
Пан сотник! Пан сотник, здесь кто-то живой! — Кто? Кто?! Да отвечай же, сучий сын! Нет ответа.
СРЕДИСЛОВИЕ
а проще сказать, СЕРЕДИНКА НА ПОЛОВИНКУ
Эх, любезные мои читатели, чуяло, чуяло вещее мое: зря на эту книжку бумагу извели, зря гусей на перья ободрали! И панычам-борзописцам говорил: не позорьтесь, не смешите честной народ! хлопните по чарке горелки с перцем, салом заешьте и киньте эту забаву к чертям свинячьим, не во гнев будь сказано!
Где там! будут они простого пасичника слушать! Панычи в тычки, а пани пышна и вовсе котищем диким травила старика! И добро 6 кропали себе помаленьку, как меж умными людьми водится: вот колдун поганый на скале сидит, замыслы черные лелеет, вот славный лыцарь Кононенко с ватагой на того колдуна уж восьмую книжку сбирается… нет! Наворотили мудростей! разве что пан ректор Киевской бурсы ихние выкрутасы разберет, и тот небось в затылке лысом не раз не два почешет!
Теперь уж точно пойдут в народе зубоскалить; и пусть бы высшее лакейство или там пан комиссар — нет, всякий мальчонка голопупый, кому на хворостине по двору гарцевать, и тот пристанет, хмыкнет сопливым носишком: «Куда? зачем? ишь завернули, всякого им добра мимо хаты!..»
Чистая прекомедия, от стыда хоть на люди не показывайся! Ведь знаю я вас, щелкоперов да книгочеев: станете смеяться над стариком, а в иных знакомцев, что на сих страницах табором встали, мало что пальцем не потыкаете: бачь, яка кака намалевана!
Прощайте! может, и не свидимся больше.
А напоследок руками разведу: есть в этой книжке, хай ей грець, много слов не всякому понятных. Так ниже они почти все означены, а там понимайте или нет — ваша на то воля. Я и сам каких не знал, так у рава Элищи либо у кнежского писаря без стеснения пытал, даром что старый уже…
За сим остаюсь ваш добрый приятель пасичник Рудый Панько
ВРЕМЯ НАРУШАТЬ ЗАПРЕТЫ
