Федор Чешко - Ржавое зарево
Хорь злобно сплюнул. Это, стало быть, всем — веселая забава с острым железом, а ему — тоскливый караул над смердом никчемным. За какие грехи? Однако вслух выражать свое недовольство он все же опасался: Васька парень горячий и пуще всего не любит, чтоб ему поперек говорили.
А Чекан уж и не глядел на Хоря. Он слушал, как лесная темень оживает негромким похрустыванием, позвякиванием, как наливается она тихим сдержанным гулом, будто сыпанул на болота тяжкий неспешный дождь…
Конные обтекали частокол.
Шумно, шумно ломятся, черти! А что делать? Конь — не волк, чтобы красться на мягких лапах. Э, ладно. Авось прохлопает боярская оборона. А хоть бы и не прохлопала — все равно не уйти ему. Только бы и впрямь он здесь оказался, пес…
Чекан тронул поводья, придвинулся ближе к мужику (едва не наехал конем на не смеющего уклониться); проговорил тихо, вроде бы даже душевно, только от душевности этой несчастного ледяной пот прошиб:
— Так ты верно ли знаешь, что боярин твой здесь? Лучше уж сейчас сознавайся, коли соврал.
— Батюшка-господин, ты сам рассуди: где ж мне знать наверное? Он же со мной совета не держит. Мое дело — оседлай да подай, а куда он ехать удумал, то ему одному ведомо. А только сам я вчерась слыхал, как боярин с захребетником своим Никишкой Полозовым уговаривался чуть свет отправляться, да радовался, что дочку вскорости повидает.
Чекан круто заломил бровь:
— Стало быть, старый хрен дочь свою на болотах прячет? Давно ли?
— Давно, милостивец. — Мужик поскреб бороденку, подумал. — Годов пять уж минуло, как он эти вот палаты для нее выстроил.
— Слыханное ли дело, чтобы боярская дочь пять лет прожила во глухомани дремучей! Ты не врешь ли?
— Да чтоб мне с места не стронуться! — истово закрестился мужик.
Заинтересованно вслушивающийся в их перешептывание Хорь не утерпел, встрял:
— Что ж это боярин так блюдет ее? Аль грешна?
Мужик только руками развел:
— Про то мне неведомо. Сказывают люди, будто она, тринадцати годов от роду будучи, с Еремкой-ключником слюбилась да обрюхатела, и будто родитель ее от срама упрятал. Может такое быть, потому как Еремку эвтого по боярскому повелению удавили. А иные говорят, что хворала она тяжко и лицом сделалась смерти страшнее. Может, и так. А всего вернее, что и те и другие брешут. Еще такой слух идет, будто дочь боярская — ведьма. Якобы по ночам в опочивальне у ней голоса нелюдские слышатся, собаки-де ее близости боятся — воют, словно над упокойником. А только и это брехня. Не может она ведьмой быть, потому как шибко богомольна. Было такое, что даже постриг принять собиралась, да родитель того не дозволил.
Он примолк, потом протянул жалобно:
— Ну зачем я тебе, князь-милостивец? Отпусти, век за тя Бога молить стану!
Чекан замотал головой, оскалился:
— Слышь, Хорь, чего эта стервь удумала? Меня — меня! — князем насмелился величать! Ах ты, гнида! Ваську Чекана со своим вшивым христопродавцем-боярином уравнял… Да я таких, как твой князенька толстопузый, десятками давливал; их и сотня меня одного не стоит!
Он смолк вдруг, будто подавился своим яростным шипением, потому что где-то за дальним углом черного тына захлебнулся бесовским хихиканьем козодой-полуночник, и тут же откликнулся другой, третий — словно целая стая их хороводилась вокруг людского жилья.
Чекан мягко толкнул каблуками конские бока, в руке его тускло взблеснуло железо, а вырвавшийся из глотки троекратный зловещий выкрик могильной птицы заставил обомлевшего мужика судорожно перекреститься.
То-то небось встревожил небывалый птичий галдеж боярскую оборону!
Ничего, пусть.
Недолго им тревожиться — не дольше, чем жить.
Скрипя кольчугой о твердое дерево, Чекан перевалился через острые верхушки плотно пригнанных друг к другу бревен. Он слышал надсадное дыханье карабкающихся, спрыгивающих, бегущих; потом откуда-то из-под самой крыши терема-острога гулко и коротко громыхнула пищаль; отчаянный, звенящий страхом и злобой голос завизжал: «Опричники! Царевы псы налетели! Палите, палите по окаянным!» И снова грохнуло — раз, другой — где-то на той стороне.
Но палить уже было поздно.
Дверь вышибли быстро. Когда она провалилась внутрь путаницей щепы и расколотых досок, из сумрака сеней ударила гремучая вспышка, и у опричника, сунувшегося было вперед других, разом снесло полголовы.
Соленые брызги хлестнули Чекана по лицу, ноздри ожгло терпким горячим духом, и разум окончательно утратил власть над взбесившимся телом.
Дальнейшее помнилось смутно.
Медленно сползающий по стене человек с рассеченным лицом, безуспешно пытавшийся отмахнуться от сабли дымящейся пистолью… Крутая, узкая лестница, гулкий топот собственных сапог, и выскочивший навстречу боярский челядинец сам напарывается на выставленный клинок… Невесть откуда случившийся Хорь (зубы ощерены, через всю рожу кровавая полоса) рубится сразу с двумя, рыча и отплевываясь красным… Нога оскальзывается в липкой горячей луже, и удар топором наотмашь достается бежавшему следом опричнику… Тускло освещенная нарядная горница, перевернутый стол, из-под скатерти торчат ноги в лаптях… Пронзительные вопли (где-то вроде бы за ближней стеною): «Креста на вас нет! Хоть пораненных-то… Ироды!!!» — и все обрывается хрустким тупым ударом…
Исступленное опьяненье резней окончилось так же внезапно, как и нахлынуло. Неожиданным для Чекана оно не было. Такое уже не раз случалось, и он сумел научиться сберегать в размываемом неистовством разуме самое главное из того, о чем следовало помнить. И теперь все еще не смолкал у него в ушах собственный надорванный рев: «Ищите боярина! Живьем его, вора, живьем! Для дыбы!»
Чекан вздрогнул от внезапного дребезжащего лязга, мутно глянул на выпавшую из онемелой руки саблю. Тело, только что бывшее стремительным и яростным, отяжелело, дрожащие ноги подгибались в жалком бессилии. Он неловко опустился на кстати подвернувшуюся скамью, растер по лицу пот и не свою кровь. Наступало похмелье, то самое, когда вдруг оказывается, что рубиться более не с кем, когда опустелый взгляд натыкается на такую же мутную пустоту в глазах приходящих в себя соратников, когда сердце заходится глухой изводящей болью при нечаянном воспоминаньи о том, что на небесах существует Бог, перед которым рано или поздно придется держать ответ.
Но сейчас Чекана угнетало иное.
Он вдруг понял, что вновь не удалось взять проклятого боярина, что не было его здесь — слишком малочисленны были обороняющиеся. И дрались они зло, но бестолково, каждый сам по себе, а значит, не чувствовали над собой твердую начальную руку.
