Карина Демина - Наша светлость
— Где мы?
Не отвечают.
— Я должна увидеть мужа…
— Ему сообщат.
Но это обещание не успокаивает. А Тисса начинает думать о том, что именно сообщат.
Она убила человека… взяла и убила. Ножом.
Столько крови… красное на красном не видно почти, особенно здесь, где нет света. Но ткань промокла и прилипла к коже. Мерзко. Наверное, Тиссу снова стошнило бы, если бы было чем. А так только лестница под ногами закачалась. Упасть не позволили. Подхватили, сдавили грубо, тряхнули.
— Леди, возьмите себя в руки… — голос издалека.
И позволяют, наконец, присесть.
Пощечина отрезвляет. Тиссу никто и никогда не бил по лицу.
— Назовите ваше имя, — спрашивает лорд-канцлер. Он ведь знает, но, наверное, по протоколу положено. Тисса в суде. Так быстро?
Страшное место. Снова камень, и чувствуется, что его много вокруг. Скала проглотила Тиссу и всех этих людей, которые спрятались в зале, думая, что это они используют скалу.
Люди знакомы. Тисса видела их прежде, но издали.
Древний старик, который дремлет, обняв трость — лорд Оукли.
Человек в бархатном сюртуке, наброшенном поверх грязной рубахи — лорд Грир.
А тот, что с бутылью вина — прижимает к груди нежно, поглаживает длинное горлышко и небрежный жест этот вызывает рвотный спазм — лорд Фингол. И Саммерленд здесь же… Кэден и Нокс… Все они собрались здесь, чтобы судить Тиссу? И приговорить, ведь совсем рядом с Тиссой, внимательно разглядывая, словно заранее пытаясь определить, сколь много возни с ней будет, устроился лорд Хендриксон.
Палач.
— Ваше имя, — окрик заставляет Тиссу вздрогнуть.
— Тисса… — она хотела назвать имя отца, но вспомнила, что вчера — это было так давно! — получила новый род и новое имя. — Тисса Дохерти.
Она сидит на табурете, который слишком мал и почему-то неустойчив, и Тиссе приходится делать усилие, чтобы сидеть ровно. Но как ни странно, это усилие не позволяет ей вновь сорваться в слезы.
Семь мормэров… восемь, если считать с лордом-канцлером, собрались, чтобы рассмотреть ее дело. И единственное, что Тисса может, это вести себя достойно.
— Сколько вам лет?
— Шестнадцать.
Лорд Кормак не стоит на месте. Он обходит лордов, касаясь каждого, и лорды кивают в ответ на прикосновение, словно соглашаясь с чем-то. Лишь Хендриксон остается недвижим. Он словно спит с открытыми глазами.
— Леди, чему вы улыбаетесь?
— Я?
Разве Тисса улыбается? Она совсем не чувствует своего лица. И трогает щеки, пытаясь понять, правду ли сказал лорд-канцлер. Пальцы бурые какие… все еще липкие.
— Вы, леди. Вас так развеселила смерть де Монфора? За что вы убили его? Его ведь убили вы?
— Да.
Глупо отрицать очевидное.
— За что?
— Он пытался… он хотел… — Тисса поняла, что не сможет им рассказать. — Меня…
— Обесчестить, — мягко подсказал лорд Хендриксон.
— Да.
— Неужели? — ей не верят. — Леди, по вам не скажешь, что кто-то пытался вас обесчестить. Ваша одежда в полном порядке, разве что несколько испачкана. Но я не наблюдаю ни малейших признаков насилия.
Лорды закивали, соглашаясь, что девушка, которую пытались обесчестить, должна выглядеть иначе.
— Он меня поцеловал…
Ушедший, до чего глупо это звучит!
— То есть, Гийом де Монфор вас поцеловал, а вы ударили его ножом? Вам не кажется, что это несколько… чересчур.
Он ведь тоже улыбается. Одними глазами. И неужели никто не видит этой улыбки? Или Тиссе мерещится? Здесь все так зыбко — света очень мало.
— Леди, не стоит врать уважаемым людям… — лорд-канцлер останавливается перед Тиссой, заслоняя всех прочих. И в какой-то миг кажется, что в этом огромном зале нет никого, кроме Тиссы и Дункана Кормака. — Все ведь было иначе. Вы состояли с де Монфором в любовной связи…
— Нет!
— …и не желали, чтобы ваш супруг узнал о любовнике…
— Неправда! Он не… не мой любовник.
— А чей тогда?
И Тисса поняла, что знает ответ, который всецело устроил бы лорда-канцлера. Все очевидно. Просто. Но неужели они все здесь думают, что Тисса пойдет на такое?
Папа говорил, что сложнее всего решиться на что-то. А когда решение принято, то всего-навсего надо не отступать.
Тисса решение приняла мгновенно.
— Я… я убила Гийома де Монфора, защищая свою честь.
Она произнесла это настолько твердо, насколько сумела.
— Леди, вы, кажется, не понимаете всей серьезности ситуации, — лорд-канцлер подошел ближе и, взяв Тиссину руку, нажал на запястье, заставляя раскрыть ладонь. — Ваши руки в крови. Вы сами признались в убийстве. Добровольно. При свидетелях. Вы знаете закон. Вас казнят. И ваш единственный шанс на снисхождение — правда.
— Я сказала правду.
— Нет, вы солгали. Кого вы защищаете, Тисса? — он сжал запястье сильнее.
— Я не…
— Леди Изольду, верно? Это ведь с ней Гийом состоял в преступной связи. И после возвращения мужа леди испугалась, что правда выплывет наружу. А вы взялись уладить это дело, так?
— Нет!
— Вам обещали взамен титул? Покровительство семьи? Безопасность?
Больно! Ноготь Кормака впивается в кожу и вот-вот прорвет.
— Вас обманули. И Дохерти вынуждены подчиняться закону.
— Отпустите!
— Вам больно? Поверьте, эта боль ничтожна по сравнению с той, которую вам предстоит вынести. У вас очень нежная кожа… на такой плохо заживают ожоги. А палачи, чтоб вы знали, безжалостны по сути своей. Час или два и от вашей красоты ничего не останется…
— Прекрати пугать девочку, Дункан, — негромкий голос прерывает речь лорда-канцлера. — Ни ты, ни кто либо иной не имеет права применять к ней пытки. Или принуждать к чему-либо. Отпусти.
Как ни странно, но Кормак подчиняется, отступает на шаг, позволяя высокому человеку в черном камзоле — говорили, что от иных цветов он отрекся — подойти к Тиссе.
Если он прикоснется, Тисса упадет в обморок.
Прикоснулся. Не упала. Но позволила себя поднять.
— В кресле тебе будет удобней. Думаю, ты хочешь воспользоваться своим правом не отвечать на вопросы без присутствия мужа?
Тисса кивнула. Она не знала, что у нее есть такое право.
— Ты соображаешь, что творишь? — Кормак не собирается так просто отступать. И Тиссе страшно, настолько, что рука, лежащая на ее плече, рука палача, кажется единственно надежной опорой. — Или думаешь, что она из благодарности все тебе расскажет?
— Я думаю, что она рассказала все, что нужно. Дункан, я долго терпел твои выходки, говоря себе, что вмешиваться не стоит. Не мое это дело — забота о чужой морали.
Рука исчезла, и Тисса почувствовала себя беззащитной.
