Дженнифер Робертсон - Золотой ключ. Том 1
— Граццо, — сказал он. — Граццо мейа, номмо Матра эй Фильхо.
Она плюнула под ноги, оттолкнулась от стены и, шатаясь, дрожа, пошла к двери. Ноги вдруг подкосились, и она вцепилась в косяк. Прическа рассыпалась, волосы упали на лицо. В прорехе на блузе виднелся след мужского ногтя, который не прикоснулся к ее телу, а только к окровавленной картине.
— Мы одинаковы, — сказал Сарио. Она бросилась бежать. От него. От себя.
* * *Сарио нахмурился. Она не удосужилась затворить за собой дверь, а то, чем он хотел заняться, требовало секретности. Он встал и почувствовал жжение на лице и вспомнил, что по щеке прошлись ее ногти. Кровь. Да, кровь была нужна — но не его, а Сааведры. И он ее получил.
Он затворил дверь, запер на щеколду. Нужен запор ненадежнее, но это потом. Сначала — самое важное.
Он подошел к верстаку, вынул пробки из стеклянных пузырьков. Взял чистый лоскуток полотна, коснулся его краешком губ — на них оставался пот Сааведры. Потом надергал из лоскутка корпии и запихал в склянку. Вытер мастихин, опустился на колени, поставил на пол второй пузырек, с величайшей осторожностью переправил в него слюну, закупорил и взял последнюю склянку. Крови должно хватить. Скрести пол не стоит, можно загрязнить кровь.
Пузырьки отправились в медную чашу. Сарио взял глиняный горшок, принесенный Диегой, поставил рядом с чашей на верстак.
Моча. Кровь. Слюна. Пот. Не все, но достаточно.
Сарио вздохнул, потер манжетой кровоточащие царапины, опустил глаза. И замер.
Вот оно! Как раз то, что нужно! За бородку Чиевы зацепилось несколько вьющихся волос. Три.., четыре.
Он действовал быстро, но без суеты. Выдернул пучок волос из собственной шевелюры, распрямил вместе с волосами Сааведры, привязал к концу обструганной лучинки — получилась кисточка. Смочил ее слюной, затем снял крышку с самого маленького горшочка. Уверенно, привычно вывел золотистой краской письмена вокруг щеколды.
Потом отнес горшочек на верстак, кисточку промыл в растворителе, вытер, положил. Снял с мольберта и отнес в угол окровавленную, поцарапанную картину.
— Пора, — прошептал он. — Адеко.
Ощупывая царапины под глазом, подошел к дубовому щиту, взял чистую тряпицу и тщательно протер грунтовку.
Алла прима. Портрет за один сеанс.
Больше, чем за один, нельзя. Нет времени. Время всегда было его врагом.
Глава 31
У себя в покоях Сааведра разделась донага и приняла ванну, с особым тщанием вымыв лицо и все остальные места, до которых он дотрагивался. Потом изучила царапину на плече. Самую настоящую царапину.
"Вот что они делают. Вот как совершается Чиева до'Сангва”.
С той лишь разницей, что Вьехос Фратос пишут поверх картины, и здоровый, талантливый юноша превращается в старца с изувеченными костной лихорадкой руками, с бельмами на глазах.
А у Сааведры руки остались прежними. И глаза. Она не изменилась, если не считать царапины на плече, порезов на пальцах и ожога на сердце.
Дрожа, она надела чистую рубашку, чистое платье, положила перевязанную руку на живот. Сарио уже знает. Она сама ему сказала. А больше не знает никто, даже Алехандро. Правда, женщины, которые стирают ее белье, могли догадаться. Но они никому не скажут — компордотта не позволит. Только через четыре месяца после зачатия… В роду Грихальва стерильность — бич мужчин, а выкидыши — проклятие женщин. И четыре месяца спустя не будет уверенности, что ребенок родится живым, но все-таки уже спокойнее…
Зеркало ответило без лести: под глазами у тебя тени, у рта — складки, щеки бледные, а в целом — ничего страшного. Сааведра быстро стянула волосы на затылке в “конский хвост” и пошла искать Игнаддио. Они помолятся вдвоем за упокой души сангво Раймона перед иконой Матры эй Фильхо.
* * *Дело спорилось; бормоча слова лингвы оскурры, Сарио уверенной рукой наносил точные мазки. Писал, как велел Алехандро: вкладывая душу, любовь и сердце. Но — по своему хотению, по велению своего Дара, своей Луса до'Орро.
От первоначального плана пришлось отказаться, как и от первого — неудачного — портрета. Теперь Сарио все делал иначе, совершенно по-новому, так ни он сам, ни другие художники никогда еще не писали.
В центре картины на переднем плане — женщина; стол отделяет, но почти не скрывает ее от зрителя! Сам стол виден лишь отчасти — левее центра, до бордюра. Его угол врезается, вклинивается в картину снизу, приковывая взгляд, властно увлекая его за собой. На столе лежат книги, листы веленевой бумаги, горит лампа; между кувшином и глиняной вазой с фруктами оклад закрытого Фолио сверкает золотом и драгоценными камнями. На заднем плане видны высокие стрельчатые окна в толстых стенах — сплошь плавные изгибы в переливах теней и мягких оттенков. Ставни открыты, за окнами пламя заката растворяется в кромешной ночной мгле. На широком подоконнике недавно зажгли высокую, толстую восковую свечу с двенадцатью кольцевыми бороздками, заполненными золотистой краской, — каждое колечко отмечает один час горения. Огонек этой свечи — неразличимое желтое пятнышко — окрашивает в теплый цвет патины оштукатуренную стену.
На другом подоконнике, на мольбертике, блестит зеркало: посеребренное стекло, золотая рама инкрустирована жемчугом. Дорогой подарок на счастье и в память об Астравенте — ночи, когда с неба падают звезды.
Справа, на самом краю картины, массивная железная дверь нависает над передним планом. Дверь затворена, но засов убран, — значит, ее можно отворить с той стороны.
Женщина стоит между окнами и столом, в сиянии свечи и лампы, в пространстве между светом и тенью. Изящная рука с длинными пальцами касается драгоценного оклада Фолио, словно должна вот-вот раскрыть книгу. Но поза говорит о другом: Фолио уже ничего не значит. Забыто.
Другая ладонь, столь же красивая, столь же детально прорисованная, опущена к животу, как будто женщина хочет погладить его или защитить. Она смотрит на зрителя, но кажется, вот-вот отвернется; художник уловил миг между неподвижностью и движением. Голова вскинута, прекрасное лицо озарено сиянием лампы и внутренним светом радостного ожидания, словно она знает, чьи шаги звучат за дверью, — шаги любимого, отца ее будущего ребенка. Все вздрогнуло, все поворачивается: свет, тени, любовь, радость. Не к Сарио. К другому.
У него сперло дыхание. Но вот он снова задышал и забубнил.
Над глубоким прямоугольным вырезом пепельно-серого с розоватым оттенком платья поблескивает белая кожа. Играющий огненными красками велюрро, начинаясь чуть ли не от сосков, плотно облегает высокую грудь, талию и пока еще совершенно плоский живот. Роскошные черные кудри убраны с лица, только один-два длинных завитка лежат на щеке ближе к уху, ждут, когда их коснется нежная рука любимого.
