Кристофер Сташеф - Пока чародея не было дома. Чародей-еретик
— А скажи-ка на милость, как ты оказался неподалеку от оленя?
— Как-как! Да я в лес пошел хворосту набрать! Откуда же мне было знать, что где-то рядом олень… залег!
— Ага, откуда? — тяжело вздохнул сквайр. — Вот только что-то ни веревки, ни мешка для хвороста при тебе не обнаружилось.
— А это потому, что я на ту пору ни одной хворостинки не сыскал!
— Это к полудню-то? Не так у нас чисто в лесах, так что глупостей не говори! — Роули нахмурился и посмотрел в сторону горизонта. Солнце клонилось к закату, сгущались сумерки. Суд немилосердно затянулся. — Нет уж, Лафн, ты как хочешь, а я должен объявить тебя виновным в браконьерстве.
— Ну уж нет! — На лбу у Лафна выступили капельки испарины. Он знал, что за такое преступление грозит казнь. — Не стрелял я, говорю же!
— Однако все говорит о том, что ты это сделал, — сурово изрек Роули. — Пока не отыщешь свидетеля, который скажет, что у тебя в руках не было лука на ту пору, как олень пал, будешь сидеть в кутузке, и…
— А вот и есть у меня свидетель такой! — взвизгнул Лафн. — Видел он меня!
Роули запнулся и сдвинул брови.
— Кто таков?
— А Стейн!
Роули откинулся на спинку стула, вытаращив глаза — настолько поразила его наглость Лафна. Стейна нашли убитым, и нашел его другой лесничий — причем примерно в то самое время, как первый обнаружил убитого оленя и изловил Лафна. Труп молодого человека лежал неподалеку от места происшествия, а рядом с ним валялся большой камень. Судя по всему, Стейн оступился, упал и ударился головой об этот камень. Роули отправил стражника за трупом, и стражник, вернувшись, доложил, что тело уже окоченело.
— Ты же знаешь, что Стейн мертв.
— А и мертв, так что же? А все ж таки он меня видел, когда стрелу пускал. Вот Стейн-то оленя и кокнул, а не я вовсе! Неохота дурно говорить про мертвеца, да только как иначе-то мне быть?
— Дурно — это ты верно сказал, — прищурился Роули. — Стало быть, выходит, ты последний, кто Стейна живым видел. И есть у меня такое подозрение, что про гибель его ты поболе знаешь, нежели говоришь!
— Не знаю я ничегошеньки! — возопил Лафн, рванулся, но стражники крепко держали его. Он поднял связанные руки. — Я зову его в свидетели! Стейн, явись! Ежели бы ты явился, ты бы всем сказал, что я ни в чем не виноватый!
Такой наглости даже Роули стерпеть не мог.
— Ты лжешь, подлый убийца! Хотелось бы мне, чтобы Стейн сейчас стоял здесь, и тогда бы…
Он умолк, потому что глаза Лафна наполнились нескрываемым ужасом, и повернул голову в ту сторону, куда смотрел обвиняемый.
Там, плохо, но все же видимый, взметнулся светящийся клуб дыма и принял очертания фигуры молодого человека в кафтане и лосинах, с кровавой раной во лбу.
— Стейн! — прошептал Роули.
— Он лжет, — послышался голос Стейна в сознании у всех, кто собрался на суд. — Это он убил оленя. Я видел это, и за это он убил меня, а потом прикопал камень, чтобы он лежал так, будто я сам ударился о него головой.
Лафн дико закричал и стал биться в руках у мертвенно побледневших стражников, а призрак Стейна поблек и исчез. Казалось, его прогнали страшные вопли Лафна. А потом Лафн вдруг затих и, выпучив глаза, еще какое-то время пялился на то место, где только что стоял призрак. Через несколько мгновений Лафн лишился чувств.
Жестянщик с бородкой трехдневной выдержки был одет в ассорти из лохмотьев. Мальчик, шагавший с ним, выглядел не лучше. Если жестянщик был небрит, то мальчишка явно давно не умывался. Оба они были обвешаны связками горшков и кастрюль, которые непрерывно звякали и стучали. Конечно, опытный глаз заметил бы, что, невзирая на плачевное состояние одежды бродяг, оба они были упитанными и крепкими, и вдобавок взрослому разносчику было не занимать хорошего настроения. Он вошел в деревню, поддев большими пальцами веревки, на которых болталась жестяная и глиняная утварь, и весело засвистал.
Мальчишка же, напротив, выглядел довольно угрюмо. Он бросил недовольный взгляд на отца.
— Чему ты так радуешься, пап?
— А разве было бы лучше, если бы я тосковал?
— Если бы тебя сейчас увидел какой-нибудь твой знакомый, он бы решил, что ты радуешься, потому что ушел подальше от мамы.
— Что ты такое говоришь! Хотя… нет, должен признаться: я рад, что ее нет поблизости, когда я выхожу из себя. — Род усмехнулся. — А вот уйти подальше от их величества и королевского двора я всегда рад. Это дарит мне восхитительное чувство… свободы.
— Свободы, — эхом повторил Магнус и с отвращением глянул на свою грязную домотканую рубаху. — Вот это ты называешь свободой?
— Сынок, я как раз собирался тебе сказать: свобода и роскошь — не одно и то же. На самом деле они редко сочетаются друг с другом.
Род вышел на середину деревенской площади и снял с плеч поклажу. Со звоном и клацаньем утварь легла на траву, а Род выкрикнул:
А ну, хозяюшки, живей —
Я повторять не буду —
Сюда несите поскорей
Дырявую посуду!
Ее мы живо залудим
И быстро запаяем,
Горшкам жизнь новую дадим,
Кастрюльки залатаем!
Кому ж охота обновить
Все то, что прохудилось,
Спеши товар у нас купить,
Селянин, сделай милость!
Магнус скривился:
— Бывало, ты и получше стишки говорил, пап.
— А чего ты еще ждал от импровизации? И потом: кто тебя в критики записал?
— Ты и записал, — проворно отозвался Магнус. — Ты сам так сказал в последний раз, когда я не хотел делать уроки.
— Ну да. Это верно, — кивнул Род. — Я сказал, что всякий образованный человек должен быть критиком, — вздохнул он. — А если ты не хочешь учиться, у тебя нет права критиковать. Это нечестный ход, сынок, нечестный ход.
— А я думал, мы говорим об учебе, а не об игре.
— Ты долго спорить собираешься? Тихо, вон и первый покупатель идет.
— Хо, жестянщик! Давненько я тебя поджидала! — крикнула на ходу широкоплечая полная крестьянка с приятным круглым лицом. В руке она держала небольшой треснувший котелок. Она подала его Роду. — Уж месяц, считай, как суп варю в прохудившемся котелке!
— Ох, надо было мне раньше прийти. — Род покачал головой. Он быстро перешел на деревенский говор. — Ну, того, значит… Это вам в пенни обойдется, хозяюшка.
Женщина сразу помрачнела.
— Нету у меня лишних монет, жестянщик, — проворчала она и протянула руку, чтобы забрать котелок.
— Ну, раз такое дело… Неплохо бы перекусить маленько, — поспешил исправить положение Род. — Может, плеснешь нам по миске супца — чтоб хоть пахло мяском, а?
