Булыга Сергей - Ведьмино отродье
Да, отклонение весьма заметное — на четверть к западу, никак не меньше. Ночь, тьма кругом. Волны толкутся в борт, толкутся, корабль весь скрипит — от киля и до клотика. А Океан совершенно спокоен. Так и в Лесу грозы еще не видно, а скрип уже стоит, и ветер рвет листву, и Хват уже кричит: «Сынок, домой!» Только какое там, он разве тебя дозовется?! Ты еще мал, ты глуп, и тебе кажется, что, может, погремит да и уйдет, ну, рядом пронесет и там пожжет, а нас не тронет. Это потом уже, когда ты, повзрослев, начнешь соображать…
Р-ра! Рыжий встал…
А ох тяжело было вставать! Страх так и прижимал к скамье, давил, и сразу вспомнились «Казенные Дела», том пятый, приложения… Тьфу! Блажь! Да мало ли чего они могли там понавыдумывать!
И все же он не выдержал, окликнул:
— Кау! — немного подождал, и снова, куда громче: — Кау!
Вай Кау вскинулся… и снова лег. Но он уже не спал, хоть и глаза его были закрыты, потому что теперь он сопел совсем не так, как он сопит во сне. Гм, чего это с ним? Чего это он вдруг затаился?
Но вот он, адмирал, заворочался, пошарил возле себя лапой, нашел очки, надел их, потом неспешно повернулся к свету и недовольно спросил:
— Ну, чего тебе?
— Монета! — взволнованно выпалил Рыжий. — Она сменила показание. Ушла на четверть к западу. Я думаю — не зря это. И надо бы и нам, как и она, тоже на четверть…
— Хва!
Рыжий замолчал. Вай Кау медленно, очень старательно, вытер лапу об лапу, а после снял очки и стал смотреть…
Но совсем не на монету, а на фонарь, стоявший на столе. В адмиральских глазах ярко и очень отчетливо отражалось желтое пламя фонаря, а красный свет из них совсем исчез… Нет, не совсем, а был только едва заметен. Р-ра, вот так да! Вай Кау смотрит на огонь — и не через очки — и не отводит глаз, не щурится. А ведь прежде чуть что, так он сразу злился, приказывал: «Убрать его! Задуй!» А тут вот смотрит, смотрит…
Но вот наконец Вай Кау зажмурился. Надел очки. Медленно лег на спину, задумался. Долго молчал, потом сказал:
— На четверть к западу. Что ж, значит, такое здесь магнитное склонение. В этих местах магнитное склонение — на четверть к западу.
— А компас тогда почему не отклоняется? Он как показывал на Неподвижную Звезду, так и сейчас тоже самое.
— Р-ра! Компас! — фыркнул адмирал. — Мало ли, что он тебе покажет. Ведь что такое компас? Простая деревянная коробочка, а в ней магнитная иголочка. Ха-ха!..
— Кау!
— Да, я Кау. Который час?
Рыжий молчал.
— Вот то-то же! — насмешливо сказал Вай Кау. — Ночь непробудная, а ты такой шум поднял. Нет, чтобы сил набираться. Задуй огонь!
Рыжий задул. Опять в каюте стало ничего не видно. Вай Кау поворочался, затих. Рыжий, откашлявшись, настойчиво сказал:
— Глаз повернул на четверть к западу. Он нас предупредил, и потому и мы тоже должны немедленно сменить наш курс.
— Сменить! — передразнил Вай Кау. — Мы! Должны… Да ничего мы никому не должны! Кончай болтать, я спать хочу! — и снова заворочался, затих.
Ночь, тьма. Скрип, волны плещутся. Он, Океан, живой, он нас баюкает, он затаился, а ветер здесь, в этих местах — ты ж ведь читал, это во всех отчетах сказано, — а ветер здесь приходит словно ниоткуда, он словно в ваших парусах рождается и сразу рвет, и бьет, и волны враз вздымаются такие огромные, что если кто и, уцелев, потом расскажет о них, то никто ему не поверит. А зря!
Может, и зря, кто знает? Ночь, тьма. Вай Кау спит ли, нет? Зажечь, что ли, огонь? Нет, свет тебе сейчас не нужен, ты ведь и без него прекрасно знаешь, чувствуешь — глаз отклонился к западу, тем самым указав вам новый курс и одновременно с тем предупредив об опасности прежнего. А что?! Очень даже запросто в самое ближайшее время может случиться такое, что если мы и дальше будем двигаться строго на юг, то все, к чему ты шел все эти годы, одной шальной волной, одним порывом ветра и утопит. И вообще, да что ты его слушаешь?! Да он же Крот! Слепой! Слепой ведет слепых! А ты, единственный… Не спорь ты с ним! Не трать напрасно время. А утром сам пойди к грот-мачте, достань монету, покажи, а после все как есть, начистоту им, косарям и лохам, вывали. Пусть смотрят и соображают, и, может, ты их убедишь, что надо курс менять, что…
Нет. Глупее и придумать нельзя. С тем, кто приносит на корабль порчу… ну, или Тварь, а что это не Тварь, ты ни за что им не докажешь, тут и Вай Кау тебе не поможет… Так вот, с тем, кто приносит на корабль порчу, обычно поступают так: берется вот такая вот доска, кладется на фальшборт так, чтоб один ее — больший — конец лежал на палубе, а второй этак роста на четыре выступал над Океаном. И вот тебя ставят на нее, на эту доску, и ты идешь по ней, глаза твои завязаны и лапы твои скручены, груз на груди, и ты идешь себе, идешь по этой доске, переступаешь по ней за фальшборт, потом ступаешь еще раз, другой, и тут доска-качели под тобой вдруг кувыркается, и ты… Ну, понятно! И это у них называется «сходить на корм». Таким даже мешков не шьют; акулье брюхо — тоже ведь крепкий, надежный мешок!
А адмирал, между прочим, не спит. Лежит, о чем-то думает. И почему это он вдруг так решил, что это — всего-навсего магнитное склонение? А почему снимал очки и на огонь смотрел так, как будто его и не видел? Но, главное, монета! Причем здесь склонение? Спросить у него, что ли? Да только ничего это не даст, Вай Кау, он такой: если сразу чего-нибудь не скажет, то и потом от него ничего уже не добьешься. Вот и сейчас лежит, молчит…
И так всю ночь Вай Кау пролежал и промолчал, а Рыжий просидел, порой ощупывал монету, а глаз на ней все отклонялся, отклонялся к западу…
А вот и рассвело. Пропели боцманские дудки. А адмирал по-прежнему лежал, вставать он и не думал, р-ра! Пришел стюард, накрыл обильный стол на два куверта и ушел. Вай Кау медленно и явно нехотя спустился с гамака, подсел к столу, выпил бокал целебного гур-ни, заел сухариком, а остальное отодвинул, чуть не сбросил. Рыжий хотел было сказать о том, что глаз на монете теперь отклонился еще больше к западу, так, может бы… Но адмирал мрачно прервал его:
— Пусть так! Плевать хотел я на глаза! — а после встал, сказал: Пошли!
Пошли. Пришли. Вай Кау встал возле грот-мачты и, повернувшись к экипажу, объявил:
— Вчера прошли пятнадцать лиг. Очень негусто. А посему сегодня постараемся и будем так грести: замах — за третью линию, не меньше. Ритм два и два. А курс… Курс, как всегда, будем держать на юг, только на юг!
Все побросали ложки, возмущенно зашумели. Р-ра, ну еще бы! За три линии! Да так только на абордаж идти, полсклянки — более не выдержишь. А целый день таким манером разве сдюжишь? Ты погляди, какой умник нашелся! Вот пусть бы сам хоть раз сел с нами рядом, взял весло…
