Денис Юрин - Доспехи из чешуи дракона
– Не умеешь народ дурить, не берись! А прежде чем графом называться, на рожу бы свою глянул! – проворчал Шак, отпихнув все еще державшегося за живот Семиуна на сено в углу сарая. – Давно у графской ровни в гостях не бывал, чего в господской части замка забыл?
– Да кто ты таков, чтобы я тебе отвечал? Бродячим мошенником прикидывался, а сам!.. – простонал Семиун и закатался по сену в новом приступе боли.
Шака было трудно разжалобить. Уже давно он на собственной шкуре узнал, каков силы удар у тяжелого солдатского сапога. Судя по не успевшим вспотеть лбам стражников, к тому моменту, когда он появился у ворот, учение неслуха уму-разуму шло не долее минуты. Парень должен был еще чувствовать боль, но так кататься по сену и вдохновенно извиваться в конвульсиях было уж слишком большим перебором…
– Тебе б в театру бродячую податься. Там за представление болезных да хворых немало деньжат огребешь, а вот если сам…в жизни, такую спектаклю учинять будешь, то и по роже огрести недолго! – нарочито громко произнес Шак и, прежде чем закрыть дверь сарайчика, осмотрелся, не притаился ли поблизости любитель послушать чужие разговоры.
– Я хвост сохатки проглотил…случайно…– жалобно простонал Семиун. – Теперь вот мучусь…Мне б промывание…сам не могу…а лекаря у них лишь наверху, аж четыре штуки…
– Ну, знаешь что, парень, – вдоволь насмеявшись, выдавил из себя Шак, – слыхивал я, что дети малые да старичье неразумное в рот всякую гадость заместо жратвы тащат, но чтоб хвост сохатки…
– В бою это было, – оправдываясь, простонал Семиун.
– Хорош же бой, – уже с трудом дышал захлебывающийся от смеха Шак. – Ее хвост, которым камни дробить можно, и твои зубки. Не подскажешь, на чем так клычины натренировал?
Внезапно смех рыцаря оборвался. Шак присел над дергающимся телом Семиуна и спокойно, как будто говорил неженке, не желающей ранним утром подниматься с теплой постельки, произнес всего одно слово: «Вставай!» Юноша, конечно же, не поднялся на ноги, но ерзать перестал, а вместо этого изумленно уставился на непонимающего всей трагичности момента напарника.
– Любой человек, попробовавший мяска сохатки, немедленно сдох бы, помер бы в муках ужасных прям на месте. Но еще в Задворье, когда я тебя, дурня, лечил, то полную крынку целебного отвара в твою пасть ненасытную вылил. Организм твой вьюный зельем тем насквозь пропитался, так много его было. Ты ж еще с целый месяц, коль боли не боишься, и под стрелы, и под мечи смело лезть можешь, все срастется и залечится, – усмехнулся Шак и похлопал парня по плечу. – А если гурман, до нежити охочий, то лучше кабарса попробуй. Он тварь редкая, но мясцо у него куда вкуснее сохаткиного хвоста будет…
– Но я ж чувствую, чувствую, как зараза мои внутренности гложет. А резь в желудке, она от нервишек расшатанных, что ли?!
– А сейчас? – быстрым движением Шак дотронулся до мочки уха мнимого умирающего.
Острая боль вдруг куда-то ушла, в животе у Семиуна наступило спокойствие.
– Это шерсть с хвоста звериного тебе брюхо изнутри щекотала. Не боись, до следующего утра больше ничего не почувствуешь…
– А потом? – с опаской спросил Семиун, нашедший в себе силы встать на ноги.
– А что «потом»? Если все не передохнем, то возьмешь свеклу, отваришь да сожрешь. Через час в кусты потянет, там с добычей твоей навек и распрощаешься, – не смог удержаться от смеха Шак, но резко его оборвал и посмотрел на пришедшего в себя компаньона испытующим взором. – Ты мне лучшее другое, парень, скажи! Чо это ты компании моей после Ольцовки чураешься? Слова благодарности за спасение шкуры твоей говорить стесняешься или нужные подобрать не можешь? Так ты обратись, я подскажу, присоветую!
Взор повеселевшего было парня стал вдруг совершенно другим, настороженным. На всякий случай он сделал пару шагов назад, оценил расстояние до двери и только потом решился высказать свои претензии:
– Ты стал другим, точнее, ты и был им, но очень ловко притворялся. Я дружбу водил с шарлатаном, с бродягой, а кто ты таков на самом деле, так и не знаю. Но две вещи сказать точно могу: ты обманщик, и ты не человек!
– Врешь, парень, – покачал головою Шак, неотрывно глядя в глаза вот-вот готового рвануться к двери бывшего компаньона, – в друзьях мы с тобой никогда не ходили. Юн ты еще больно да несмышлен, чтоб дружба между нами завязалась, а насчет остального я так скажу…Обманщиком я был, обманщиком и остался. Разве шарлатанство не обман? Я тебе не открылся, но с какого перепугу я должен был правду о себе говорить? Ты мне ведь тоже с самой первой встречи врал, а я, между прочим, дважды тебе жизнь спасал. Человек я или нет, дело десятое, но тебе я о себе расскажу, если, конечно, и ты лукавить дальше не будешь да честно о себе поведаешь: кто ты, кем и с какой целью ко мне приставлен?
– О чем это ты? – выражение удивления на физиономии лекаря выглядело как-то неубедительно. – Я ж тебе все о себе поведал…
– Эх, парень, парень, – усмехнулся Шак и отвел взгляд от юного лица.
Жившему мошенничеством более десятка лет было больно смотреть на неумелые потуги новичка. События прошлой ночи, телесные муки и тревожные думы о туманных перспективах впереди напрочь выветрили из головы паренька все уроки лицедейства. Он расслабился, отвлекся, поэтому не контролировал ни игру мышц лица, ни настороженный взор, выдающий лгунишку с потрохами.
– Рассказать-то ты мне все рассказал, да только это брехня для растяп легковерных, – Семиун пытался вставить слово, но Шак приказал жестом ему пока помолчать. – Кой-чего ты в жизни повидал, кое в чем тебя эскулапы быстренько понатаскали, но лекарь из тебя, как из пьянчужки подзаборного святоша…В сундучке твоем скляночек, растворов да реторт много было, да только тому, кто в дорогу тя собирал, руки оторвать за такую халтуру нужно. Странный наборчик возит с собой по всему королевству юный лекарь, в нем самые необходимые вещи: слабительное трех видов, средство от грудной жабы и мазь от прыщей, которые на твоей наглой роже уже года два как не появлялись. Про то, как выходец из низов изъясняется, умолчу, допустим, общение в армии с важными господами пошло тебе на пользу. Не буду апеллировать и к некоторым спорным фактам.
– Это еще к каким? – настороженно сощурился Семиун.
– Ко многим, например, что ты гробовщика увидеть сумел, хотя для взора людей он невидим. Не знаю я, ума не приложу, отчего такое приключилось, то ли тебя кое-кто в магии поднатаскал, то ли я сам тому виной. Лечил тебя, дурня, когда в первый раз способностями своими воспользовался, можа, тебе кой-что на время и передалось…Но это не важно, кроме того, еще доводов целая куча наберется. За те повязки, что ты раненым миссионерам наложил, не только руки, но и голову оторвать нужно! Нет, ты все аккуратно, внешне правильно сделал, да только перед тем, как бинты накладывать, ты раны от грязи не очистил. Когда о высоких материях говорить пытаешься, то терминами эскулаповскими хорошо сыплешь, да только некоторые из них совершенно ни к месту приходятся.
