Наталья Якобсон - Шанс для чародея
- Да, только взрослая.
- И Франсуа любил ее.
- Не знаю, - Аллегра нахмурилась. - Не думаю. Но он любил подсматривать за тем, как она работает. С ее руками тоже произошло несчастье, и она начала мастерить живых кукол. Никто так и не понял, как ей это удавалось.
А я не мог понять, к чему клонит моя спутница. Или она решила всего лишь поведать мне эту грустную историю, чтобы отвлечь от шагов преследователя за спиной.
Потом она отвела меня в располагавшийся возле недостроенного театра кабак, где я полночи играл в кости с нечистью. Но когда мы возвращались домой, я все еще слышал, как позади нас в отдалении громыхают чьи-то шаги.
НА ПОДМОСТКАХ "МАРИОНЕТТЫ"
На карнавале в Ларах я заметил пару, сразу обращающую на себя внимание. Стройную блондинку в золотом наряде и кого-то в черном рядом с ней. Кавалер больше напоминал существо, материализовавшееся из сгустков темноты. Он казался тенью. Высокой, долговязой, сотканной из черного тумана тенью. Наверное, именно так должен выглядеть джинн, которого только что выпустили из бутылки. Дама прислоняла к лицу кружевную полумаску. Неужели это Аллегра? У меня внутри все замерло. Неужели эта дама, которая прогуливается возле канала с другим, моя возлюбленная?
- Хочешь сыграть? - карлик появившийся у моих ног вызвал у меня такое презрение, что я чуть не пнул его ногой. С усилием я сдержался. Это ведь Лары. Здесь нельзя вступать в открытый конфликт, иначе меня тут же вышвырнут вон и уже никогда не пропустят назад.
- Что ж, давай!
Я последовал за ним в кабак и начал выигрывать. Он ошеломленно смотрел на меня. А я пил бокал за бокалом и обыгрывал нечисть. Тем, кому не повезло в любви, обычно везет в картах и наоборот, таковы правила фортуны, однако, вопреки им, мне не везло ни в том, ни в другом. Это был первый раз, когда злая судьба мне изменила. Главное не радоваться преждевременно.
Я обернулся. Аллегра стояла в дверях кабака. Карлики услужливо суетились возле ее ног, но она не обращала на них внимания. Маска на ее лице была уже другой, не золотой на ручке, а черной с кружевом, но меня было не обмануть. Я видел ее у канала и не собирался этого скрывать.
Только она меня ни о чем не спросила. Она сделала вид, как будто ничего не произошло, и якобы ей вовсе было неведомо, что я за ней следил. Хотя она то не ровня мне в наивности. Она отлично замечала, когда кто-то шпионит за ней. Пусть даже этот следопыт или сторонний наблюдатель находился в этот момент на другом краю земли и подглядывал за ней всего лишь через волшебное зеркало. В такие мгновение сама ее кожа ощущала чужие взгляды и шла мурашками. Аллегра тут же настораживалось. Однако сейчас она не дала мне повода признаться в том, что я подглядывал за ней. Я был уверен, что спроси я ее о черной тени, которая была рядом с ней, и Аллегра притворилась бы, что не понимает меня.
Невольно я вспомнил о спутнике, которого видели с ней в Рошене, и который, по словам окружающих, был сказочно красив, а вот на мой взгляд оказался монстром. В буквальном смысле этого слова, а не в переносном. Было дико наблюдать, как хрупкая неотразимая дама выступает по бальному залу об руку с когтистым чудовищем. Но это был не сон. Я еще хорошо мог отличить колдовские иллюзии и сны от жуткой реальности. Но с тех пор, как я видел его в последний раз, ее спутник вроде как не объявлялся. Я уже было успокоился, ощутив отсутствие конкурента, но теперь сомнения принялись мучить меня с удвоенной силой. Мог ли ее чудовищный кавалер последовать за ними в Лары? Была ли какая-то связь между тварью, засевшей в подвалах Сообщества Одаренных и им? Что ее теневой спутник значил для Аллегры?
Видя ее безразличие ко мне, я нехотя вспоминал, как Эдвин отвернулся от меня. И мое сердце болело. В том-то и дело. Сердце. Оно у меня все еще есть. Оно все еще бьется. Стоит приложить руку к груди, и я все еще ощущаю его удары, причиняющие боль и подобные ударам часов. Человеческое сердце выполняет ту же функцию, что и часы. Оно отмеряет срок. Срок жизни. Но ведь, по словам Магнуса, я давно уже мертв. Я умер с тех пор, как очутился в петле, а сердце осталось живым и ранимым. Хотя по моему внешнему виду и манерам вряд ли можно предположить хоть какое-то наличие чувствительности. И тем не менее... У меня все еще есть сердце. А у Эдвина его нет вообще. Только сгусток огня и яда в том месте, где должна находиться мышца, качающая кровь. Эдвин весь не такой, как все. Он рожден быть повелителем, потому что он пустой. Такой же, как его золото или солнечный свет, из которого был создан его отец. Он, как золото привлекает наши взгляды, завораживает нас, а сам по себе остается абсолютно бесчувственным. Даже сжав его в объятиях можно сказать, что он остался недосягаем. Точно так же, как, владея золотом, можно заранее считать себя бедняком, потому что, обладая хоть каплей ума, заранее знаешь, что оно все равно будет растрачено, просочится сквозь пальцев, как бы много его не было. Кто как ни я мог лучше об этом знать.
У Аллегры были планы вернуться в Рошен и подчинить себе местную инквизицию. Она уверяла, что ее сил на это вполне хватит. Она даже хвалилась, что может сделать меня неузнаваемым для местных властей или вообще стереть из памяти людей юношу в черном, якобы замешанного в убийстве короля.
Я сомневался в этом так же, как в том, что пестрые канарейки в ее огромном птичнике, располагавшемся на верхнем этаже дворца под самой крышей, на самом деле являются душами, которых надо отпускать на волю. Она делала это регулярно. Ее ловкие пальчики скользили по прутьям, и замки падали, а птицы улетали. Но их в клетках никогда не убавлялось. Может все дело было в том, что ловкая нечисть из ее же дворца притаскивала в когтях все новых и новых пойманных птичек и сажала их в клетки. А добрая хозяйка их тут же освобождала. Иногда мне казалось, что из птичьих клеток до меня и вправду долетают человеческие голоса и просьбы. Но это могло быть лишь результатом воздействия чар Аллегры. Благодаря ним казалось, что ее дворец это действительно портал, через который пролегает путь в рай. Чистилище, если быть точным. Так что же удивительного в том, что здесь есть запертые души, которые нужно освободить.
Между тем в Лары прибыл Франсуа, чтобы проследить за постройкой своего театра. По ночам он о чем-то торговался с тенями. В итоге даже по такому городу как этот поползли слухи о том, что в театре твориться что-то нечистое. Недовольны были все: и люди, и нелюди. В итоге далеко недружелюбно настроенные толпы начали собираться под стенами "Марионетты", чтобы поглазеть на строительство. Они готовы были чуть, что проявить силу.
Здание будто строилось на крови. Не я один заметил вокруг него тени. Одна из них будто кинулась с высоты и задела уличного попрошайку, которого как раз подкармливали подачками феи. Он налетел на корзину продавца яблок, и спелые плоды покатились по земле. Аллегра наблюдала за всем холодно и надменно. Чтобы отвлечь внимание толпы от нее и Франсуа, я в спешке подобрал яблоки, при этом даже не наклоняясь за ними. Я лишь подставил руки, а остальное доделала магия. Затем я начал жонглировать. В жизни я никогда ничем подобным не занимался, ведь я вовсе не был придворным шутом, хотя по характеру меня и принимали за такового. Будь я всего лишь человеком и без долгих упражнений не смог бы практиковать подобные трюки. Однако чары работали за меня. Я жонглировал одновременно десятками яблок на потеху публики. Они летали несколькими огромными кругами, а не одним, как это обычно бывает, образовывая в воздухе сразу пять-шесть колец. Затем я стал превращать их в бабочек. В итоге толпа аплодировала мне, будто это я был актером. А пестрая безмолвная труппа, которую собрал Франсуа, в миг отошла на задний план.
