Ольга Брилева - По ту сторону рассвета
Пока было светло, Берен читал трофейную книгу. Он многое передумал, читая, но больше всего удивлен был тем, что книга оказалась совсем не такой, какой он ее себе представлял. Он ждал, что речь пойдет о господстве силы, что прав тот, у кого тяжелее рука, что нет смысла жалеть слабых, самой судьбой предназначенных к рабской участи — а пошло совсем о другом. Эта книга настойчиво будила не что-нибудь, а именно любовь к Морготу. Любовь и… жалость. Это было странным: Вала, который требует жалости. Но это было так. Одинокий, непонятый страдалец, ненавидимый своими глупыми братьями и сестрами, гонимый безжалостным Отцом… Сначала Берен ощутил досаду: экая размазня! — но потом… Потом он начал понимать…
Это были чары. На Берена они не действовали: он повидал и перестрадал достаточно, чтобы смеяться над деланным страданием этой книги. Он не мог плакать над убитыми в Валиноре учениками Моргота (если такие и вправду были) — все свои слезы, положенные невинно убитым, он выплакал у коновязи в Сарнадуине, над зарезанными женщинами и детьми деревни; не трогала его сердце гибель посланника — он был свидетелем более страшным и подлым убийствам; не волновала его клевета на дом Финвэ — о себе он успел узнать достаточно дряни, чтобы отличить настоящую от выдуманной…
…Но вот если бы эта книга попалась ему лет двенадцать назад… Глупому и горячему, мечтавшему о подвиге и жертве… Мнившему, что закон — это нелепые путы, а порядок — выдумка стариков… О-о, вот тогда эта книжка оказалась бы очень кстати! Тогда его сердце дрожало бы ей в лад, как дека лютни дрожит в лад струне! Он всей душой понял бы того, кто возненавидел Отца — ибо сам тогда ненавидел отца. Ненавидел его со всей искренностью любящего сына. Финрод был прав — от ненависти близко к любви, ближе, чем от безразличия. Может быть, и Моргот на свой извращенный лад любит Отца. Может быть, все его жестокие выходки — это отчаянная мольба: заметь меня, заметь, выдели среди прочих, хотя бы Своей ненавистью! Может быть, его ненависть к Детям — ревность старшего к младшему, беспомощному, но обласканному. Может быть, его стремление властвовать над нами — это ревнивое желание старшего сына встать между младшим и родителями, чтобы сделаться нужным и им, и ему. Все-таки это любовь. Извращенная и отвратительная.
Он закрыл книгу, когда уже стемнело, и сунул в сапог, чтобы назавтра вернуть Эдрахилу. Дошел только до середины — дальше, наверное, идет рассказ о бегстве нолдор, как о нем знает Мелькор и о пленении Маэдроса — интересно, конечно, какое благовидное оправдание жестокой пытке пленника придумали морготовы летописцы… Интересно, но неважно, да можно и об заклад побиться: месть за тех, якобы распятых на скале … Главное — главное Берен понял…
«Берен?» — почувствовал он мысленный зов.
«Государь!»
Значит, Финрод не спал, хоть и полусидел, привалившись к седлу, с закрытыми глазами…
Менельдур — он устроился на высоком камне, наблюдая за вейдх — вдруг резко повернулся к ним спиной. Берен неожиданно вспомнил, что за все время, прошедшее с ночи осанвэ, он не перемолвился с Менельдуром ни словом.
«Что я ему сделал?»
«Не думай об этом сейчас. Лучше скажи — что же ты понял?».
«Я понял, что Единый прав, ибо Он создал этот мир. Он лучше знает. Книга все время оспаривает Его власть, как мальчишка оспаривает власть отца, и чем яростней мальчишка спорит, тем яснее видно, что отец прав. Он любит, а любящий… Любящий порой имеет право на хорошую затрещину. Ведь иной раз только оплеуха может привести человека в чувство.»
«Моргот обвиняет Его в убийствах…»
«Он лжет. Я знаю, что на самом деле делают и чувствуют убийцы. Я сам убийца. А Единый имеет право взять то, что дал. Кроме Него, никто не мог дать жизнь. Кроме Него, никто не имеет права на нее посягать. Разум говорит мне, что Он — не убийца. Будь Он убийцей от начала дней, Он не постыдился бы уничтожить нас, едва мы пали, и сделать заново. Но сердце Его, как видно, исполнено жалости».
«А если, как утверждают слуги Мелькора, Ему просто не хватает сил, чтобы уничтожить людей?»
«Мы проезжали через места, сотворенные Морготом. Сколько силы понадобилось, чтобы поднять каменные столпы выше ваших башен, на месте, большем, чем нынешние владения Нарготронда? А ведь это была всего лишь малая толика его силы. Я видел Эред Энгрин, которые он воздвиг в одиночку — и тоже затратил лишь малую толику своей силы. Одной силы Моргота хватило бы, чтоб уничтожить всех людей — так сколько же силы должен иметь Тот, Кто создал всех Валар и Моргота с ними?»
«А если Он расточился в создании, как Моргот сейчас расточается в разрушении?»
«Тогда и Валинор с горами Пелори построен на песке», — улыбнулся Берен. — «Но почему-то не расточаются силы других Валар. Стоят горы, бегут реки и веют ветры, и покровом живого окутана Арда. Моргот отлучен от источника Сил — и слабеет. До того, что Финголфин наносит ему кровавые раны, до того что сам он не может исцелить свои руки.»
«Но и Варда с Йаванной не смогли воссоздать Деревья».
«Но дали Солнце и Луну. Одного и того же ребенка не родишь дважды, если он уже умер — но можно выносить и воспитать другого. Меньше ли это деяние?»
Финрод улыбался, не открывая глаз.
«А Моргот все же сумел Деревья сокрушить».
«У нас есть поговорка грубая, Король, но верная: насрать — не нарисовать. Тоже мне, погубил Деревья. Я могу повалить любое из деревьев в Нан Эльмуте — а способен хоть одно вырастить?»
«Так Моргот не прав?»
«Да. Прав Единый и тот, кто с ним».
«Что бы ни делал?»
«Нет! Кто делает Морготову работу — тот за Моргота.»
«А еще что ты понял?»
«Моргот хочет взять человека не на то, что в нем есть злого, а на то, что в нем есть доброго. Это хорошо. Это значит, что доброго в нас все же больше, чем злого, и оно вернее, если даже Моргот на него делает ставку. А с другой руки — огорчает меня то, что даже доброе Моргот норовит использовать себе на корысть…»
«А еще что?»
«А еще, Государь, что осанвэ — очень хорошая штука, раз позволяет одновременно говорить и грызть орехи…»
Финрод беззвучно засмеялся. И вдруг — словно холодный ветер пронесся над ними. Все трое бодрствовавших вскочили. Лошади забеспокоились, Руско дернулся во сне и простонал:
— Мама! — но не проснулся.
Менельдур выпрямился, меч его выскользнул из ножен. Во тьме лезвие слегка отсвечивало голубоватым сиянием, таким же светом переливалось лезвие Дагмора, разгораясь все ярче. Менельдур обернулся к Королю — Финрод стоял чуть позади Берена — и оба услышали его безмолвный вопрос: поднимать тревогу? В ответ Финрод сделал знак: не нужно — и показал на лошадей, а потом — на спящего Эллуина. Менельдур бесшумно соскочил с камня и еще через мгновение оба были там, где к кустам привязали коней.
