Сергей Малицкий - Печать льда
Фейр Гальд с хрипом вдохнул, повернулся вокруг, снеся окаменевшему трактирщику голову, убрал меч и выдернул вышедший из груди четырехгранный болт. За цевьем стрелки тянулись какие-то жилы и алые комки. Ласах был уверен, что сейчас и Гальд займется пламенем и осыплется пеплом, но он только закашлялся, бросил болт на пол и с гримасой распустил шнуровку плаща. Затем выдернул правой рукой вошедший под скулу нож, тут же зажав рану ладонью другой руки, снова поморщился, покачал головой и вдруг поймал голубыми глазами взгляд Ласаха. И в последний момент своей жизни травник понял, что в глазах у Фейра нет ненависти или досады, а только пустота, усталость и ужас. Окровавленный нож подлетел к потолку, перевернулся, лег в ладонь дяди Рина Олфейна и полетел к травнику, чтобы войти в его глазницу и превратить незадачливого хранителя в пепел.
Гардик допивал вино в одиночестве. У него была привычка, которой он не изменял никогда. Перед каждым Советом, даже если его проводил сначала дед Рина Олфейна, потом его отец – да и раньше, когда Гардик был сопливым юнцом, наподобие Ордуга, пусть и не таким глупым, – следовало проиграть и представить каждый жест и каждое слово будущих собеседников или спорщиков. Но потом, когда все уже было сказано и решено, следовало повторить каждое слово и каждый жест снова, вспомнить гримасы и интонации и постараться отыскать все, что могло послужить причиной для беспокойства. Только так можно было успокоиться и отдохнуть.
В этот раз Гардику успокоиться не удавалось, хоть из двух кувшинов вина один почти иссяк, закончились лепешки с нежной рыбой и были по два раза пересыпаны в голове и вчерашний Совет, и сегодняшний. Что-то неуловимое мешало сосредоточиться и выявить жужжащую где-то внутри затылка надоедливую мушку тревоги.
Она замолчала, только когда он поднял глаза и увидел в дверях Орлика с длинным и узким мечом в руке. Вельт смотрел на магистра спокойно, но в его спокойствии было что-то такое, что внезапно избавило от беспокойства Гардика. Тут же вылетели из головы и оба Совета, и заботы, и мысли о том, какие из тайников магистра уцелеют, если Айсе настанет конец, и не пора ли бежать, и удастся ли хранителям расправиться с Фейром Гальдом. Стало легко. Жизнь стремительно приближалась к завершению, но последние минуты были легкими и беззаботными. Гардик улыбнулся и пригубил замечательного вина.
Из-за спины Орлика вышла Айсил, и по ее лицу Гардик понял, что спрашивать о судьбе двух стражников, которые должны были ждать его в коридоре, не следует. Айсил села на то самое место, где сидела еще вчера, заставляя магистров вспоминать собственную юность, когда даже мысли о женщине горячили неопытную плоть, и запустила руку под стол. Секунду она что-то нащупывала там, потом вытащила липкий комочек и растерла его по ладони.
– Я все слышала, – сказала она магистру. – Все, о чем вы тут говорили. Поэтому не будем тратить время на упреки. Мне нет дела до того, которые из магистров настоящие, а какие подлинные. Плевать на то, давно ли хранители стали самохранителями. Тем более что мне не так уж много хочется узнать. Разве только вот это. Кто попытается или уже попытался убить Фейра Гальда?
– Травник Ласах, оружейник Ханк и охранник менялы Вохра Чарк, – словно против воли Гардика раздались слова.
– Они же должны были затем убить Орлика, – задумалась Айсил, – хотя в отношении травника и оружейника у тебя были сомнения.
– Были, – согласился Гардик. – Ну так и против них нашлись бы стрелки и клинки.
– Хаклик или Орлик, Ворт, Грейн, Шарб, сам Рин Олфейн, Ласах, Ханк, Чарк, ты – Гардик, – она прищурилась. – Девять. Кто десятый?
– Он неохотно… служит, – произнес Гардик и вдруг почувствовал ужас.
– Кто? – спросила Айсил.
– Арбис, – словно разорвал смыкающий губы клей Гардик. – Он изменился в последние лет десять, но… Арбис.
– Это уже война. – Айсил посмотрела на Орлика, и странный четырехгранный клинок вошел в грудь старшего магистра.
Глава 27
НОЧЬ
Хельд пришел к Олфейну только ночью. Рин не видел, как солнце ушло за горизонт, потому что был глубоко под землей, глубже, чем ему приходилось спускаться до сих пор, наверное, даже много глубже, чем бурлила черной глубиной Мертвая яма в подземелье Водяной башни. Но отчего-то он чувствовал, что вот именно теперь солнце подобралось к горизонту, а теперь исчезло на треть, наполовину, скрылось совсем. Он не мог сказать, очистилось ли небо в последнюю предпраздничную ночь, или облака нависали над Айсой непроницаемой пеленой, но солнце чувствовал и желал только одного: дожить до завтра, чтобы скрестить меч с Фейром Гальдом.
Рин провел половину дня в глубоком подземелье. Дорога туда была долгой. Сначала его вели с факелами по лестницам вниз, потом повернули куда-то в сторону храмовой площади, а потом Рин перестал ориентироваться, так как ступени поворачивали то вправо, то влево, то уходили вниз, коридоры раздваивались, расстраивались, от чада факелов становилось тяжело дышать. Идущие следом стражники напрягались не меньше, чем сам Рин, да и странный скрежет, который не сотрясал своды, а расползался по ним мелкой дрожью, начинал проникать в голову, заставляя дрожать все вокруг.
– Кости земли трутся, кости земли!.. – хихикал где-то сзади Хельд, но потом отстал и затих, и только мерный топот сапог продолжал раздаваться в сгущающейся за спиной темноте.
Наконец путь завершился. Послушник поднял над головой факел, и Рин увидел, что он в высоком зале. Его своды смыкались над головой на высоте десятка локтей. Посередине зала стоял темный и как будто липкий стол, по одной стене тянулись скамьи, вдоль другой громоздились высокие корзины, а у дальней темнели какие-то ямы. И все вокруг казалось воплощением ужаса. Послушник прошел вдоль стены и один за другим зажег еще несколько факелов, копоть от которых поползла в черную дыру в центре купола.
– Привяжите его к столу, – приказал послушник.
– Однако мы… – усомнился кто-то из стражников.
– Сейчас-сейчас, – раздался знакомый голос и вперед вышел толстяк с излеченным пальцем. – Думаю, что сын Рода Олфейна не будет сопротивляться доблестной страже Айсы.
– Разве доблести прилагаются к чинам? – напряженно проговорил Рин.
– Вряд ли, – оскалил зубы толстяк. – Так они из мамкиной груди не высасываются тоже! Ложись, Олфейн, на стол, а то ведь силу придется применить.
Силу применить пришлось. Рин сшиб с ног толстяка, второго стражника, попытавшегося помочь первому, но тут на Олфейна, отложив самострелы, навалились остальные, и вскоре он был притянут к столу крепкими ремнями за ноги, за руки и за пояс. Толстяк, ощупывая зубы, выругался и ударил Олфейна в скулу.
