Роман Терехов - Авантюрист
Без прелюдий и преамбул «коричневый» потребовал обнажить браслет со Слезой. Когда я задрал рукав и вытянул руку, он опустился на одно колено и прикоснулся к диковинному гамиону. Странный звон в ушах мгновенно оборвал контакт с чуть раздраженным и весьма настороженным Ральфом.
Асенит резво отпрыгнул, словно ужаленный электрическим разрядом, и молча обернулся к лекарю.
— Что? Что не так? С девочкой все в порядке? — взволнованно выпалил Фома. — Да говорите же, ваше преосвященство!
Ошеломленный маг сделал Фоме предостерегающий знак трясущейся ладонью, затем со второй попытки взял со столика серебряный кувшин, наполнил до краев кубок рубиновой жидкостью. Осушил залпом всем собравшимся на зависть.
— Не переживай, брат. Душа княжны Киры вне опасности. Но она не одна…
Мне же вдруг вспомнилась часть подслушанной когда-то женской присказки, которая выскочила наружу прежде, чем я прикусил язык:
— Суженый придет, косу расплетет.
— Он чужак! — сжал кулаки Фома. — Отступник и колдун!
Ага, значит, все-таки узнал сапоги и револьвер! А чего ж тогда на болоте промолчал? Чего подозрительному мародеру кондотту со священной Богорощей предложил? Проглотив недоумение с чистым прохладным воздухом, сказал:
— Он прикрывал тех, кто княжну вынес из боя, а сам погиб. И после смерти помог мне спасти нас всех.
— Пустое говорите оба, — рассудил «коричневый». — Патриархам было угодно, чтобы появился Асень с двумя кронами. Кира допустила… этого в Слезу, ты слышишь меня, брат Томас? Сама! Вижу, разлуку с ним княжна не потерпит.
— Вы забираете Слезу?
Вопрос не требовал ответа, насколько все было очевидно, и лекарь с его преосвященством промолчали. Что ж, похоже, судьба Ральфа определена, будет ему то посмертие, которое он желал. А вот что ожидает меня?
— Значит ли это окончание договора о найме?
— Поймите, Романов, княжеские стрелки должны вернуться в белояровские казармы, — буднично, как давно решенное дело, сообщил мне «коричневый кардинал».
Значит, мы с Беловым останемся при двух десятках недавнего пополнения и никакого интереса для Золотой рощи представлять не будем?
— Это неприемлемо! Это ваша награда за их подвиг? Белояров потерял на них все права, когда отправил своих людей на смерть!
— Осторожнее, юноша, осторожнее! — уколол меня взглядом высокопоставленный асенит.
— На напрасную смерть!
— Да уймитесь, Романов! — сквозь сжатые зубы призвал меня к порядку Фома.
Я проследил за его взглядом — к беседке приблизилась траурная процессия. Две женщины в сопровождении шкафообразного гвардейца. Шедшая первой — статная, стройная, осанистая в изысканном траурном одеянии с кружевной вуалью, несомненно, являлась матерью Киры Белояровой. Ее сопровождала пожилая монахиня в строгом облачении черного цвета.
Кто сказал, что у войны не женское лицо, тот не встречался с Великой княгиней Белояровой. Чтобы я мог посмотреть в ее глаза, она откинула вуаль, демонстрируя лицо матерой хищницы, потерявшей самое дорогое. Теперь она не успокоится, пока враг не захлебнется, глотая из той же скорбной чаши.
Едва выдержав обжигающий холодом взгляд, я собрался с духом и произнес:
— Ваше сиятельство, позвольте принести мои глубокие соболезнования. Я сделал все, что в моих силах. Сожалею и соболезную вашему горю.
«Коричневый кардинал», спеша исправить свою оплошность, схватил меня за руку, сжав браслет. Мгновение, другое — и «капля» супергамиона отсоединилась, порождая во мне дискомфорт и разлад. Прах и пепел! Я остался без своего наставника! Один против этой своры!
Сжатые перекошенные губы княгини не проронили ни звука в ответ. Она прочла меня… нет, не как открытую книгу, увы мне, а как подсунутый на улице крикливый рекламный буклет. Прочла и отложила в сторону, не сказав ни слова. И царственным движением руки приказала проводить меня. Мол, у их сиятельства есть дела поважнее.
И это все? А где награда? Где княжья милость? Слезу отобрали, с Ральфом разлучили, отряд тоже хотят отжать, церковники гадские. А меня даром что взашей не вытолкали, как собаку. А чего от них ждать, если Ральф, ушедший на чужую войну и отдавший свою жизнь, чтобы уцелевшие бойцы смогли вынести княжну, для них «отступник»? Кто же в их глазах тогда я?
Что ж, пойдем, наемник, отсюда, пока на костер не сволокли. Нас ждут великие дела. Кровь, грязь, лишения и смерть. За пригоршню жалких талеров. Ведь от сильных мира сего ждать милостей не приходится. Взять их, вот наша задача!
— Как, говоришь, зовут тебя, человече? — полюбопытствовал здоровенный провожатый с изуродованным лицом, внезапно положив мне руку на плечо и тем самым резко останавливая меня — разогнавшегося господина Романова. Невежливо как минимум. Жаль, мы в разных весовых, жаль, сила на их стороне — десятка два бурых мундиров «медведей» только в поле зрения.
— Ты не представился, гвардеец, — процедил я в ответ, навешивая свою правую на локтевой сгиб его «бревна». Ни хрена себе богатырь, такой щелбаном в нокаут отправить может, а юродствовать взялся. Хорошо, «наше благородие» еще в школьные годы обучены не вестись на хулиганские подначки.
— Зови меня Шрам, — равнодушно позволил тот, шагнув назад.
— Тебе идет. Так вот, любезный Шрам, я Богдан Романов, барон и лейтенант.
— Ба-арон и лейтенант, значит. Что же с тобой делать, барон?
Даже инстинкт самосохранения не возразил рассудку, когда рассудок понял, что терять уже нечего. А что, если знак «увести» я спутал с жестом «убрать»? Так что в Бездну манеры!
— Знаешь, Шрам. Последний, кто задал мне такой же вопрос, через минуту сдох мучительной смертью. Но тогда у меня была Слеза и помощь княжны. И все было понятно: вот свои, а вот враги. А сейчас у меня даже Акинфа отняли.
Мой бывший ординарец и бровью не повел на такое заявление.
— Не скули, Богдан, — снисходительно попросил телохранитель княгини. — Тот Богдан Романов, которого я знал, себе такого не позволял.
Не сказать, чтобы заинтриговал, но захотелось подробностей, прежде чем возможность задавать вопросы исчезнет окончательно.
— Не сомневаюсь, у этой истории есть продолжение. Просвети меня, добрый человек.
— Нету продолжения, Богдан. Четвертовали того мальца и сожгли нечестивцы окаянные. В Новокабановском остроге. Одна судьба с отцом.
Здоровенному, битому жизнью гвардейцу определенно нравилось повторять мое имя. Или не мое?
— Мы живем, пока жива память о нас. Что ж, дозволь с Акинфом словом перекинуться.
Шрам хлопнул в лопатообразные ладони. Положив их мне на плечи, мягко направил в сторону, откуда ветер донес отчетливый запах сгоревшей и распаренной березы. На открытой веранде девушка в слишком богатом для служанки наряде сервировала застолье на несколько персон.
— Наговоритесь еще. После баньки.
