Фаня Шифман - Отцы Ели Кислый Виноград. Первый лабиринт
Ребята плохо вслушивались в то, о чём договаривались старшие. Но специфическое условие херре Тармитсена, озвученное синьором Куку Бакбукини, даже их насторожило. Зато их мудрый друг Тимми даже ухом не повёл. Какое имеет значение то или иное условие спонсора! Ведь в нынешней непринуждённой встрече главным итогом было то, что с — ним, — полномочным представителем «Лулиании» и лично босса Мезимотеса! — согласились! — говорить! — великие! — виртуозы! Это — огромный успех дипломатической миссии Тима Пительмана! А ещё он исполнил сокровенное желание сыновей умника Моти Блоха — познакомил с солирующими виртуозами Ори Мусаки-сан. Тем самым Пительман ввёл их в святая святых, привлёк к грядущей (на сегодня тайной от всех и вся) Великой Реконструкции. Отсюда уже не будет им возврата, даже если они по каким-то своим причинам всё-таки захотят вернуться к маме-папе. Тем самым Тим ещё сильнее привязал мальчишек к себе.
Он не хотел лишний раз задумываться, какое тайное желание сахиба Ад-Малека он, не предполагая того, исполнил… Он погружался в свои сладкие мечты: глядишь, наконец-то, спустя много-много лет через мальчишечек откроется для него, Тима, душа их матери, на которую эти лапочки так похожи… Как знать!.. Если честно, слишком активная и въедливая Офелия ему давно порядком надоела. Но самое главное — отобрать Рути у чересчур удачливого красавчика! Если бы он мог распоряжаться собой без участия папашиного друга Минея Мезимотеса и без всяких привходящих обстоятельств, он бы давным-давно поменял Офелию на… Но тут Тим виновато глянул на сыновей любимой женщины, её сыновей от давнего приятеля и вечного соперника, и вздохнул.
Наконец, Тим, довольный результатом контакта с творцами силонокулла, встал, пожал руку сначала синьору Куку Бакбукини, затем сахибу Ад-Малеку и позвал мальчишек, которые никак не могли оторвать восторженных взоров от великого силонофониста, от его огромных очков. Что-то сахиб Ад-Малек сказал мальчикам, что-то они, восторженно улыбаясь, ответили. На прощание он крепко обнял обоих мальчиков, и так задержал их, незаметно пощипывая, пока синьор Бакбукини не подошёл и не схватил его крепко за плечо, не оттащил от мальчишек. Близнецы, попрощавшись с кумиром с выражением детского восторга на лицах, направились с Тимом к машине, долго оглядываясь и задерживая свои взоры на обеих длинных мрачных фигурах, на лицах в огромных очках, затуманивающихся по мере удаления от них.
Перед тем, как забраться в машину, оба близнеца неожиданно для Тимми приподнялись на цыпочках и крепко поцеловали его в обе щеки. Тим с изумлением взглянул на близнецов и покраснел. Только теперь Тим догадался взглянуть на часы: они показывали 4 часа утра. «Ой, сладкие мои! Мы ж тут целую ночь просидели!
Поехали, скорей поехали!» — «Ой, Тимми, а что daddy скажет?!» — «Ай, не переживай, лапуль… Вы же со мной!.. Папочке вашему не до вас. Кроме того, вы уже достаточно взрослые люди. Так что можете быть спокойны!» — и он ласково улыбнулся близнецам, которые от обилия странных, хотя и приятных впечатлений несколько обалдели. Больше они не заговаривали о своих страхах перед реакцией родителей на их слишком поздние прогулки.
2. Блюз последнего луча солнца
После того, как Ширли увидела на сцене своего двоюродного братишку Цвику и услышала его звонкий голосок, она загорелась желанием непременно возобновить отношения с Магидовичами. Несколько раз она заводила с мамой разговор на эту тему: «Мам, ну, почему бы нам не помириться с ними! А-а!..» Рути находила тысячу причин увести разговор в сторону. Но девочка не отставала. Она, конечно, старалась, чтобы это не дошло до ушей отца, реакцию которого на эти разговоры она плохо себе представляла. А главное — чтобы случайно не услышали братья, которых приводила в страх и ярость сама мысль об отношениях с родичами из Меирии, отсталыми и фанатичными по определению. Их до смерти пугало, что такое родство навеки опозорит их перед элитариями, перед всем их кругом общения, без которого они уже не мыслили своего существования. Наконец, Рути надоело выслушивать нытьё дочери на эту тему, и она ей сказала: «Ширли, ты уже большая девочка, и я не могу тебе запретить общаться с теми, с кем ты хочешь. А уж тем более с моими родными, — и она вздохнула. — Раз уж ты с Доронами дружишь, логичнее — и приличнее! — было бы общаться в Меирии с родными, а не с чужими людьми. А мы с папой… — Рути замялась, потом, густо покраснев, пробормотала: — Не суди нас строго, но… не я это решаю… Что до мальчиков… сама понимаешь… не мне тебе объяснять…» — и Рути быстро отвернулась.
* * *Наступили ханукальные каникулы. Каждый вечер Рути Блох зажигала свечи в красивом подсвечнике-ханукие, которую Моти ей подарил. Сейчас он установил её на полочке в одном из тёмных уголков салона. Ясно, что ханукию не решились выставить перед глядевшим на улицу окном: Блохам меньше всего нужно было, — именно сейчас! — чтобы обитатели Эрании-Далет видели яркое, весело мерцающее в ночи выражение приверженности их семейства отсталым, замшелым традициям. Ведь всё, что можно, об этих традициях Офелия Тишкер уже доступно растолковала тем, кто с жадным интересом проглатывал её статьи в «Бокер-Эр».
По вечерам, пока из угла салона весело сверкали огоньками ханукальные свечи, близнецы демонстративно не выходили в салон, сидя у себя в комнате и оглашая дом качественными записями самых свеженьких композиций силонокулла. Впрочем, традиционным суфганьйот, испечённым мамой и сестрой, они уделяли самое пристальное внимание. При этом не забывали, в процессе поедания, едко иронизировать на эту тему и с упоением скандировать самые сочные цитаты от Офелии на темы Хануки.
Однажды утром Ширли с мамой сидели в салоне перед телевизором и заканчивали завтрак. Ширли, задумавшись и поглядывая на экран, допивала кофе и, не глядя, потянулась рукой к очередному пончику. В это время за её спиной возник Галь и выхватил у неё пончик прямо из рук. «Ты чего? Опять со своими любимыми шуточками?
Не мог взять из блюда?» — «Нет, сестричка! Так вкуснее! Это я так воспитываю в тебе чувство юмора. И-и-и… чтобы жадность не развилась до степени болезненной!
А-а?» — и он, подмигнув ей, откусил сразу половину. Ширли пожала плечами и, прищурившись, кивнула: «Приятного аппетита и счастливой Хануки, дорогой братик! — и с этими словами взяла из блюда другой пончик. — Мы не из голодного края, нам достаточно того, что на столе…» — «А мне ваша Ханука по барабану! — и он выхватил у неё из рук второй пончик, приговаривая: — Праздник злобных фанатиков и убийц — вот что она такое!..» — и он торжествующе посмотрел на мать, потом перевёл ехидный взгляд на сестру. Ширли вскочила: «Ты что, совсем спятил? Это что — теперь у элитариев такое чувство юмора?» — «Ага! Именно — у элитариев, и именно — чувство юмора! Зато пончики — это нас всегда интересует! Пончики — отдельно, отрицание фанатических празднеств — отдельно! А тебе это вредно! Ещё растолстеешь — и мальчики любить не будут…» — и с этими словами брат, запихнув в рот второй пончик, выхваченный из рук сестры, схватил всё блюдо с пончиками и понёс его наверх, в свою с братом комнату, приговаривая: «Ты хотела, чтобы мы культурненько брали, из блюда? — вот мы и берём… с блюдом вместе!» Рути медленно выходила из оцепенения, в которое её ввергла разыгравшаяся сценка.
