Пола Вольски - Жена чародея
Верран лежала на каменистой, едва поросшей травой земле пустоши Гравула и всхлипывала от горя, беспомощности и нарастающего страха. Она оплакивала всю боль, всю обиду, всю ярость. Она оплакивала свое горе из-за смерти Нида и свою тоску по Фал-Грижни, свою ненависть к кляче. Оплакивала потерю Ланти-Юма и всей прежней жизни. Она молотила кулачком по земле, орошаемой ее слезами. Она плакала до тех пор, пока у нее не разболелось горло, не распух нос и не разболелась самым отчаянным образом голова. И когда наконец она наплакалась вдосталь, до полного изнеможения, когда на смену рыданиям пришли сдавленные вздохи, она обнаружила, что по-прежнему лежит там, куда упала, и что никто не придет утешить ее, никто ее даже не заметит. Муж и родители, друзья и слуги, — все остались вдали или умерли. Она могла бы плакать до тех пор, покуда камень здешних скал не подточат ее слезы, и все равно бы никто не услышал ее — никто, кроме клячи, которой нет до нее никакого дела. Все это казалось ей просто-напросто непредставимым. До сих пор, стоило ей заплакать, как все сразу же торопились утешить ее, и она по-прежнему не могла осознать, что на сей раз дело обстоит иначе. Но взгляд на безлюдную пустошь, на равнодушную клячу, на залитое солнечным светом, но холодное небо в конце концов убедил ее, что все именно так, — впервые в жизни она предоставлена только самой себе.
Верран медленно села, все еще всхлипывая. Время шло, а ведь с каждым новым часом вероятность появления погони только увеличивалась. Нельзя же лежать здесь, плача как младенец, она просто не может позволить себе такую роскошь. Верран осторожно поднялась и подошла к телеге. Лошадь по-прежнему не обращала на нее внимания, и Верран вынужденно призналась себе в том, что у нее недостает силы или умения с ней управиться. Значит, дальнейшую часть пути ей придется проделать пешком — другого выхода у нее нет. Но это означало бросить Нида. Верран вновь поглядела на неподвижного мутанта. Она не понимала, жив он или мертв. Но после всего, что он сделал ради нее, могла ли она бросить его и уйти одна? Что, если он все-таки жив? Что, если она оставит его, а он придет в себя и обнаружит, что его бросили, оставив наедине со страданиями полностью беспомощным? Разве так следует вознаграждать отвагу и самоотверженность?
— Прошу тебя, Нид, — прошептала она. — Если ты жив, дай мне знать, и я останусь с тобой. Только сделай что-нибудь. Пошевелись. Начни дышать. Ну хоть что-нибудь.
Никакого ответа не последовало. Мутант лежал или в коме, или действительно мертвый. Верран подождала еще, она не сводила взгляда с его — сейчас спокойного — лица. Ветер Гравулы обдувал ее, и она начала дрожать от холода. Прошел час, а Нид по-прежнему не шевелился. В последний раз она положила руку ему на запястье, а потом на снабженное колючкой горло. Пульса не прощупывалось ни здесь, ни там.
— Нид, мне нельзя оставаться. — Она говорила медленно и четко — так, словно он мог ее услышать. — Ты и сам знаешь, что мне нельзя оставаться. Мне не хочется бросать тебя, но у меня нет другого выбора. Мне страшно жаль, но я надеюсь, что ты поймешь. Когда я найду обитателей пещер, я пошлю кого-нибудь к тебе на помощь. Мой дорогой, это произойдет уже очень скоро. Обещаю тебе: очень скоро.
Голос Верран дрогнул и больше она не произнесла ни слова. С великой на этот раз осторожностью она спустилась с телеги.
Телега остановилась намертво в той точке, где дорога разбегалась на великое множество троп и тропок. Одна из самых широких троп тянулась по направлению к Назара-Син. Верран не знала, где надо искать вход в пещеры, — ведь ее должен был доставить туда Нид. Теперь ей оставалось лишь положиться на собственную наблюдательность и удачу.
Она подумала, не распрячь ли лошадь. Вынужденная тащить за собой телегу, она не сумеет прокормиться. Как ни противно было ей упрямое животное, она не хотела обречь его на голодную смерть. Но что, если Нид проснется и захочет поехать дальше? Верран покачала головой. Пора посмотреть правде в глаза. Нид никогда не проснется. Она распрягла клячу. Обретя свободу, животное на миг тупо уставилось на свою освободительницу, затем вновь опустило голову и принялось щипать траву. Верран подошла к телеге и сняла с нее сумку с припасами. Нид лежал неподвижно. В последний раз она положила руку ему на грудь и не обнаружила ни малейшего признака жизни. Она собралась в дорогу, но тут ей вспомнились слова Фал-Грижни: «Проследи за тем, чтобы мои записи сохранились… Им цены нет». Верран вернулась к телеге и взяла сверток, в котором были книга, пергаментный свиток, стопка бумаг и золотая табличка. Помедлив мгновение, она положила весь сверток в сумку с припасами — к сыру и одной-единственной колбасе.
— Прощай, мой дорогой друг, — нежно сказала она Ниду.
Значит, ему было не суждено довести ее до цели. Взвалив котомку на плечо, Верран в одиночестве отправилась в путь по пустоши.
Ей пришлось идти дальше и дольше, чем показалось вначале. Холмы были вроде бы рядом, однако понадобился целый день, чтобы подойти к их подножию. Верран не привыкла к длительным пешим прогулкам. И ноги, и спина у нее отчаянно разболелись. Сумка у нее на плечах, казалось, становилась тяжелее с каждым новым шагом, что было прямо-таки парадоксально, потому что на самом деле Верран за день съела почти все, что там было. Вечер застал ее на крутой тропе, по которой ни за что не могла бы подняться телега. Ночь она проспала на свежем воздухе, закутавшись в плащ и кое-как пристроившись на безветренной стороне холма.
Настало утро — и Верран съела последнее, что у нее оставалось. Стиснув зубы, она продолжила путь вдоль лишенных растительности холмов, столь же одинаковых и бесконечных, как морские волны. Ничто кругом не намекало на то, что сюда хоть когда-то ступала нога человека. Ближе к полудню ее внимание привлекло к себе какое-то движение у самой линии горизонта, и Верран опустилась наземь и спряталась в траве. В нескольких сотнях футов ниже того места, где она затаилась, проехал отряд всадников в расшитых золотом зеленых мундирах герцогской гвардии. Ее они, судя по всему, не заметили. Верран лежала не шевелясь, а ее бурый плащ сливался по цвету с прошлогодней травой. Пока она наблюдала за гвардейцами, они остановились, о чем-то посовещались, потом развернулись и помчались по тропе, ведущей в сторону моря.
Верран неохотно поднялась с земли и продолжила свои поиски наугад. Ни плана пещер, ни какого-нибудь намека на то, где может находиться вход в них, у нее не было, и она начала осознавать, что могут пройти долгие недели, прежде чем она сумеет отыскать его. Приставленный к ней в качестве проводника Нид, очевидно, умер, а здешняя пустошь была к пришлым и невежественным далеко не ласкова. Время проходило, Верран начала испытывать сильный голод. Ее припасы кончились, а здесь, в холмах, разжиться было нечем. И опять нахлынула — правда ненадолго — острая боль. Ветер дул, Верран дрожала от холода, размышляя, не суждено ли ей бродить в одиночестве, так никого и не встретив, до тех пор, пока она не умрет от голода и истощения.
