Дэвид Эддингс - Последняя игра
Лицо Ала стало строгим.
– Это невозможно, дитя, – ответил он.
– Отец, – настаивал малыш. – Миссия. Ал вопросительно посмотрел на Гариона, и в этом взгляде читалась неуверенность.
– Просьба ребенка важна, – мрачно сказал он, обращаясь не к Гариону, а к тому сознанию, которое находилось в нем, – и она возлагает на меня обязательства… Но ее выполнение требует пересечения той границы, которую мы не можем переходить.
– Границу нельзя переходить, – ответил бесстрастный голос, говоривший устами Гариона. – Твои сыновья вспыльчивы, Святой Ал, и, однажды нарушив ее, могут поддаться искушению сделать это еще раз, а это, возможно, изменит то, что не должно меняться. Давайте не будем создавать условий, при которых Судьба может еще раз пойти двумя расходящимися путями.
Ал вздохнул.
– Но тем не менее, – сказал голос, – не дашь ли ты и твои сыновья свои силы орудию моей воли, чтобы он мог пересечь эту границу?
Ал был изумлен.
– Так и граница останется неприкосновенной, и твое обязательство выполнено. Иначе это никак не может свершиться.
– Пусть будет, как ты желаешь, – согласился Ал, затем повернулся и обменялся многозначительным взглядом со своим старшим сыном Олдуром.
Олдур, все еще в ореоле голубого света, оторвался от скорбных раздумий о погибшем брате и повернулся к тете Пол, все еще склонявшейся над телом Дерника.
– Успокойся, дочь моя, – сказал он ей. – Его жертва была и ради тебя, и ради всего человечества.
– Это слабое утешение, Повелитель, – ответила она с глазами, полными слез.
– Это был лучший из людей.
– Все люди умирают, дочь моя, как лучшие, так и худшие. В своей жизни ты видела это много раз.
– Да, Повелитель, но это совсем другое дело.
– Что ты имеешь в виду, любезная моя Полгара? – Олдур, казалось, чего-то от нее добивается. Тетя Пол закусила губу.
– Потому что я любила его, Повелитель, – ответила она наконец.
На губах Олдура мелькнула едва заметная улыбка.
– Разве это так трудно сказать фазу, дочь моя? Полгара не могла ответить и снова склонилась над безжизненным телом Дерника.
– Хотела бы ты, чтобы мы воскресили этого человека, дочь моя? – спросил тогда Олдур. Она подняла голову.
– Это же невозможно, Повелитель, – сказала она. – Пожалуйста, не шутите так над моим горем.
– Давай, однако, будем считать, что это возможно, – ответил Ал. – Хотела бы ты, чтобы мы воскресили его?
– Всем сердцем, Повелитель.
– А зачем? Ради какой цели стоит просить о его воскрешении?
Она опять прикусила губу.
– Он станет моим мужем, Повелитель, – выпалила она наконец, и в голосе ее слышался вызов.
– И это тоже было так трудно сказать? Однако уверена ли ты, что эта твоя любовь не вызвана горем и что, как только этот добрый человек будет воскрешен, ты не отвернешься от него? Ведь он, ты должна признать это, весьма зауряден.
– Дерник никогда не был заурядным, – сказала она с неожиданной пылкостью.
– Он самый лучший и самый храбрый человек в мире.
– Я не хочу проявлять к нему неуважение, Полгара, но ведь у него нет никаких особых способностей. В нем нет силы Воли и силы Слова.
– Разве это так важно, Повелитель?
– Супружество должно быть единением равных, дочь моя. Как же может этот добрый, храбрый человек быть тебе мужем, пока у тебя остается твоя сила?
Она беспомощно посмотрела на него.
– Могла бы ты, Полгара, пожертвовать собой? Стать ему равной? С такими же способностями, как у него?
Она посмотрела на него, поколебалась, а затем сказала одно только слово:
– Да.
Гарион был потрясен – и не столько согласием тети Пол, сколько требованием Олдура. Сила чародейки была основой и средоточием всего ее существования.
Отнять ее значило бы оставить тетю Пол ни с чем. Кем же она будет тогда? Сможет ли она вообще жить? Это слишком жестокая цена, а ведь Гарион верил, что Олдур – добрый бог.
– Я приму эту жертву, Полгара, – говорил Олдур. – Я переговорю с моим отцом и братьями. По веским причинам мы сами отказались от воскрешения умерших, и поэтому мы все должны дать согласие на это, прежде чем кто-то из нас попытается нарушить сложившееся положение вещей. – И Олдур вернулся к скорбной группе, стоящей у смертного ложа Торака.
– Как он только мог сделать это? – спросил Гарион у деда, все еще обнимая Се'Недру.
– Что сделать?
– Попросить ее отказаться от своей силы. Это убьет ее.
– Она много сильнее, чем ты думаешь, Гарион, – заверил его Белгарат, – а доводы Олдура разумны. Ни одно супружество не выдержит такого неравенства.
Среди светящихся богов раздался сердитый голос.
– Нет! – Это был Мара, скорбящий бог марагов, которых больше не существовало. – Почему должен быть воскрешен один человек, когда все мои дети убиты и лежат холодные и мертвые? Разве Олдур услышал мои мольбы? Пришел ли он ко мне на помощь, когда умирали мои дети? Я не соглашусь!
– Я и не рассчитывал на это, – пробормотал Белгарат. – Пора мне принять меры, пока дело не зашло слишком далеко. – Он пересек заваленную обломками площадку и почтительно поклонился. – Извините, что вмешиваюсь, – сказал он, – но не примет ли брат моего Учителя в качестве подарка за помощь в воскрешении Дерника женщину из племени марагов?
Слезы Мары, которые всегда текли из его глаз, внезапно высохли, а на лице появилось выражение недоверия.
– Женщину из племени марагов? – резко спросил он. – Но их больше нет. Я бы почувствовал сердцем, если бы хоть кто-нибудь из моих детей выжил в Марагоре.
– Ну конечно, бог Мара, – быстро согласился Белгарат. – Но что вы скажете о тех немногих, которые были вывезены из Марагора и проданы в вечное рабство?
– Так ты знаешь хотя бы одного из них, Белгарат? – Мара задал этот вопрос со всем пылом отчаяния.
Старик кивнул.
– Мы нашли ее в казематах для рабов под Рэк Ктолом, бог Мара. Имя ее Таиба. Она только одна, но раса может быть восстановлена с помощью одной такой женщины – особенно если за ней будет присматривать любящий бог.
– Где же Таиба, моя дочь?
– На попечении Релга, одного из алгосов, – ответил Белгарат. – Кажется, они весьма привязались друг к другу, – вкрадчиво добавил он.
Мара задумчиво посмотрел на него.
– Раса не может быть восстановлена с помощью одной только женщины, – сказал он, – даже заботами любящего бога. Для этого требуются двое. – Он повернулся к Алу. – Не отдашь ли ты мне этого алгоса, отец? Он станет прародителем моего народа.
Ал окинул Белгарата проницательным взглядом.
– Ты знаешь, что у Релга есть другая обязанность, которую он должен исполнять, – заметил он.
Выражение лица Белгарата стало почти веселым.
