Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — властелин трех замков
— Да как ты… Ты сам кто?
— Рыцарь, — повторил я. — И еще: «Кто подделает печать свою или чужую, злоупотребит, нарушит, даст ложную клятву, похитит что-то, притеснит бедного, вдову или сироту, отнимет у них собственность, вместо того чтобы им помочь, поддержать их и поберечь, — да будет побит и изгнан…» Все наслышаны, что герцог Клондерг облагает земли новыми налогами, что пьянствует, ведет не достойную рыцаря жизнь, вредит соседям… А разве сейчас он дурным обращением с хозяином замка не порочит наше благородное сословие? Я приговариваю его от имени рыцарства к побитию и изгнанию…
Все онемели от такой наглости, лицо герцога налилось дурной кровью, он задыхался, хватал себя пальцами за ворот, в глазах безумная ярость и жажда немедленно убить меня боролась со страстным желанием долго и мучительно сдирать с живого кожу, заливать в глотку кипящее олово, вытягивать жилы, посадить на кол, распороть живот и неспешно вытаскивать кишки…
Глава 16
Гигант, который двигался по правую руку от герцога, тяжело, как гора, шагнул вперед, массивный и чудовищный. Два шрама, что проходили по правой щеке, начали подергиваться. Перья на шляпе грозно раскачивались. Каменные плиты подрагивали под его весом, он шел на меня, как танк, намеревающийся раздавить зайца.
— Кто ты? — крикнул я быстро.
— Граф Отарк, — прорычал он, — тот, кто убьет тебя! Я сорвал с пояса молот и быстро швырнул, нацелив в грудь.
— Именем Господа!
Я произнес этот громко и отчетливо, тут же лязгнуло, раздался металлический грохот. Могучего Отарка отшвырнуло, словно в него ударили стенобитным тараном. Или попал камень из катапульты, нацеленный разбить ворота. Десяток разодетых придворных повалились, как трава под ударом ветра. Раздались испуганные крики, вопли, поспешно выползали из-под обрушившегося на них железного тела.
Молот смачно шлепнул в подставленную ладонь, я вперил холодный взгляд в герцога.
— Именем Господа!.. В смысле Лаудетор Езус Кристос. Вам, который все еще герцог по недосмотру людей и попустительству Божьему, я советую встать на колени, покаяться как можно искреннее… а также раскаяться, посыпать голову пеплом и удалиться в монастырь замаливать грехи…
Герцог, не слушая меня, ошалело смотрел на распростертого Отарка. Стальной панцирь на груди вмят, как будто в большой ком сырой глины с высоты ударил валун и промял до самой земли. Умело подогнанные доспехи при страшном ударе не рассыпались, а кровь выбрызнулась в сочленения тончайшими струйками, оросив красными каплями окружающих и даже удаленные стены. Под огромным телом с неестественно вогнутым панцирем растекается красная лужа.
Придворные пятились, оставив гиганта в центре красной лужи, вскрикивали, стряхивали капли крови, пытались убрать, размазывая, попавшие на них красные капли. В страшной тишине неожиданно резко, срываясь на визг, прозвучал голос толстого епископа:
— Да как ты… смеешь? Да кто же ты?..
Герцог и его свита с надеждой взглянули на епископа, а тот выступил вперед, поднял в руке огромный золотой крест и сказал еще громче и напористее:
— Только я имею право судить и отпущать грехи! Только я определяю, кто грешен, а кто свят. И вот я утверждаю…
Я сказал резко, спеша перехватить инициативу, иначе сомнут:
— Первый грех, в котором обвиняю тебя, кто бы ни таился под этой рясой, — чревоугодие!..
Тут не нужны доказательства, такое видно сразу, епископ выкатил в гневе глаза, жирные щеки затряслись, а я сказал торопливо, спеша закрепить позицию:
— Второй смертный грех — сластолюбие!
Честно говоря, не знаю, какие из них смертные и даже сколько их вообще, но нас четверо, не считая брата Кадфаэля, а с герцогом и без Отарка десятка два, среди них не все сластолюбивые щеголи, вижу и умелых фехтовальщиков, что полжизни проводят в учебных боях с лучшими мастерами королевства.
Епископ стал выше ростом и еще шире, раздуваясь от гнева, я его понимал: вызов бросил не другой епископ или умник из монастыря, а безродный бродячий рыцарь, да как посмел лезть не в свое дело, иди гоняйся за драконами, невежа, дурак, глотай дорожную пыль и спи в лесу под деревом, наслаждаться жизнью оставь тем, кто поумнее…
— Отлучаю! — взвизгнул он. Поперхнулся, сорвавшись вовсе на ультразвук, но вновь грянул чуть ли не басом: — Именем Церкви отлучаю и налагаю отныне и вовеки…
Брат Кадфаэль, что дотоле молчал и потерянно прятался за нашими спинами, ступил вперед. Лицо было бледно, глаза сверкали, как звезды.
— Да как ты смеешь?! — перебил он звонким юношеским голосом, и мгновенно в зале все смолкло. — Ты не слуга Господа нашего!.. Ты давно уже слуга Врага Рода Человеческого!
Епископ грузно повернулся в его сторону всем телом. Огромное мясистое лицо из багрового стало лиловым, тяжелые веки медленно поднялись, как у Вия. Глаза налились кровью, взор был страшен.
— Кто смеет говорить такие речи?
— Я смею, — ответил Кадфаэль и бесстрашно шагнул вперед. — Я обвиняю тебя именем Церкви!
Епископ уставился на него в немом изумлении, так смотрел бы огромный бык на бросившего ему вызов двухнедельного теленка. Мохнатые брови поднимались все выше, глаза стали огромными, как блюдца.
— А это… что за существо? Если с ними, то и тебя в геенну огненную…
Брат Кадфаэль вытянул руку, с кончиков напряженных пальцев сорвалась белая шипящая молния.
— Изыди, Сатана!
Епископ вздрогнул, будто дерево, в которое ударил скатившийся с горы валун. Веки поднялись еще шире, он раскрыл рот, мы видели, как шевелятся толстые мясистые губы.
— Проклинаю…
— Изыди, — повторил брат Кадфаэль с напряжением. — Изыди!
Мясистое лицо епископа исказилось, верхняя губа приподнялась, как у рычащей собаки, блеснул верхний клык. Епископ приподнял обе руки, выставив локти в сторону, толстые пальцы скрючил, словно в ладонях держит невидимые яблоки, я отчетливо увидел, как пальцы удлинились, а затем вытянулись и ногти, отчетливо превращаясь в когти.
— Да будь проклят…
— Изыди, — сказал снова брат Кадфаэль, — и будешь прощен…
— Анафема!
— С любовью к Господу, — произнес брат Кадфаэль. — Да будет нам заступницей святая Дева Мария.
— Держись, Кадфаэль, — сказал рядом со мной Клотар. — Держись, в тебе есть силы, парень!
Епископ вытянул в сторону брата Кадфаэля скрюченные руки, между пальцами засверкало, появились лиловые молнии, пока что вокруг кончиков пальцев, затем начали расширяться. В воздухе затрещало, запахло озоном.
Брат Кадфаэль выпрямлялся так, что сейчас затылок, лопатки и пятки коснулись бы стены, взор ясен и чист, ни следа гнева в лице, а только безмерная скорбь о заблудшей душе, что вообще-то не рядовая душа, могла бы стать украшением и в стане воинства Божьего, но предпочла жизнь полегче и попроще.
