Леонид Каганов - Модель для сборки 2012
— Налоговый отчет? Складские списки? Неужели есть те, кто платит деньги за бесполезный багдадский камень? — спросил Верещагин, разглядывая клинопись.
— Один русский бей пожелал сложить усыпальницу из камней Древнего Востока, — пояснил Абдулла. — Бывает же!
— Бывает. Восток плохо действует на нежные умы русской аристократии, — неожиданно легко согласился Верещагин. — Вот только… знаком мне один чудесник… приноровился, каналья, прятать драгоценности в сырцовом кирпиче…
— Да? А как он их извлекал обратно? — с интересом спросил Абдулла.
— И сколько же багдадского камня ты везешь? — Верещагин не пожелал продолжать тему. Он взвесил плитку в руке, постучал по ее поверхности костяшками пальцев, понюхал. Глина есть глина, ничем другим она быть не может.
— Триста пятьдесят — четыреста штук… — пожал плечами Абдулла. — Мне за него заплатят оптом, а не по отдельности, поэтому я не потрудился сосчитать.
Тюков с плитками оказалось ровно десять.
— Отметь крестом! — приказал Верещагин Кахи. — И у себя отметь, и тюки обозначь.
Наконец он закончил осмотр товара, оставленного во дворе, и вышел на улицу. Прямо на дороге (широкой полосе утоптанного песка, присыпанного сверху морской галькой и сухими водорослями) у костра сидели шестнадцать караванщиков. Шестнадцать вооруженных ружьями и кинжалами дюжих ребят. Дубленные всеми ветрами, с лицами, покрытыми шрамами, они напоминали видом мирных торговцев не больше, чем Верещагин — Наполеона Бонапарта. Тут же стояли полукругом четыре крытые темной тканью повозки. У коновязи возле забора всхрапывали лошади, они были недовольны, что им приходится делить поилку с ослами.
— Эй, таможня! — оскалился один из караванщиков. — Садись с нами! Выпей!
— Не сейчас, ребятушки, — отмахнулся Верещагин. — Что в повозках?
Абдулла ответить не успел: Верещагин уже ковырялся в одной из них, бесцеремонно откинув полог.
Ничего, пусто. Даже немного обидно…
Заглянув в следующую, таможенник сразу же отпрянул: в лицо ему ударил поток воздуха, поднятый взмахами крыльев. Караванщики захохотали и загалдели на одном из тюркских наречий. Верещагин сплюнул и снова забрался внутрь: в этой повозке оказались клетки с павлинами.
Павлины… Как же ему нравились эти птицы! Почему-то при виде павлинов, истинных обитателей Востока, Верещагин вспоминал заснеженный Петербург и себя маленького. Давно же это было: вот он, вот молодой отец, на обоих — громоздкие шинели; отец ведет его за руку через резвящуюся на Невском вьюгу к павильону. У входа в павильон толпится народ, над дверями — яркая вывеска. Маленький Паша Верещагин читает ее по слогам: «Зве-ри-нец»…
Но не к месту предаваться воспоминаниям о зимней вьюге под белым солнцем пустыни. Верещагин подошел к третьей повозке. Она оказалась сверху донизу набитой разящим псиной тряпьем и какой-то неприглядной утварью.
— Разгрузить немедленно! На землю все! — приказал Верещагин и двинулся к последней повозке.
За ее пологом тоже оказалась куча тряпок, однако было видно, что в глубине скрывается пустота. Верещагин сбросил тряпье себе под ноги.
— Вот, драгоценный Абдулла, об этом и идет речь! Горбатого, говорят, исправит лишь могила.
В душном чреве повозки сидели, прижавшись друг к другу, пять одетых в чадру женщин.
— Откуда ясырь, Абдулла?
Караванщик невозмутимо заглянул внутрь, почесал бороденку, отвернулся.
— Это жены.
— Ты за кого меня принимаешь, пустынный орел? — рассердился Верещагин. — Я что, по-твоему, не знаю, сколько дают золотом владельцы столичных домов терпимости за восточных красавиц? Насколько в цене этот товар, пока он молод?
— Это мои жены, — повторил упрямец Абдулла.
— Понимаешь, в чем дело: я презираю рабство и работорговцев. Но больше всего мне за державу обидно — из-за твоего товара пять ни в чем не повинных русских девах лишатся работы. Выводи их сейчас же! — прикрикнул он.
Со стороны моря послышался утробный гудок. Верещагин оглянулся: к каменному языку причала подходил паром. «А если бы посудина прибыла чуть раньше? Значит, пока Абдулла заговаривал мне зубы, его люди уже провели бы женщин на корабль, — понял он. — Ай да сукины коты!»
Пять закутанных в темную ткань фигур застыли у дощатого борта повозки. В руках женщины держали узелки с нехитрыми пожитками.
— Никогда, Абдулла, никогда я еще не видел, чтобы караванщик брал с собой в путь жен, и уж тем более если он намерен идти через границу! — заявил Верещагин.
— Слышь, пропусти нас, а?
— Пропущу! Бери шербет, вино, бери треклятый багдадский камень и иди, черт с тобою! А женщины останутся в Пидженте.
— Сам захотел, да?
Верещагин хмыкнул. Одна из девиц в чадре, расшитой серебристыми слониками, в этот момент присела на корточки. Таможенник решил, что она обронила в песок что-то мелкое — монетку или фальшивый бриллиант из украшений — и сейчас станет шарить руками. Но нет: девица встала и отошла в сторону. На том месте, где она только что сидела, осталась пенистая лужа. Широкая, как Каспийское море.
Абдулла схватил Верещагина за локоть.
— Ну, выбирай: одну бери, две бери! Только остальных пропусти, да?
— Здесь таможня, а не рынок, дорогой. Но если тебе по душе торговаться, я могу позвать Краюхина. Специально для работорговцев он предлагает бесплатное повешение. И когда ты запляшешь в петле лезгинку, то поймешь, что я делал некогда выгодное предложение. В память о твоем уважаемом отце. Подумай!
— Пропусти, дорогой…
— Ты, кажется, русский язык понимаешь лучше меня. Паром отправляется из Пиджента завтра утром, так что время взвесить все «за» и «против» у тебя есть.
Верещагин отвернулся от Абдуллы и как ни в чем не бывало двинулся мимо расступившихся нукеров.
На дальней стороне улицы, у каменистого пустыря, граничащего с пустыней, возникло темное пятно. Это прокаженный дервиш застыл у въезда в Пиджент. Нищий аскет стоял, положив руку на гриву осла; казалось, он собирается присоединиться к столпотворению у главных ворот таможни. Но вот из проулка выскочила толпа голопузых мальчишек. Радостно визжа, они принялись швырять в больного старика камнями. Дервишу ничего не оставалось, кроме как отступить в пустошь.
Дорогу Верещагину заступил косматый таджик, но Абдулла осадил его резким окриком. Нукеры жгли Верещагина взглядами, шипели проклятия на своих языках и наречиях. Верещагин на миг представил, что бы с ним сделали, встреться они в пустыне, вдали от гарнизона. Уф! Наверняка закопали бы по шею в горячий, точно расплавленный свинец, песок — и дело с концом.
