Дженнифер Роберсон - Певец меча
– Знаешь ли ты, – выдавил он как только смог снова перейти на язык Границы, – знаешь ли ты, что я мог бы убить тебя за это? Как ты мог просить о таком?
– Обстоятельства вынуждают.
– Тогда скажи, какие именно обстоятельства? – потребовал он. – Что значит женщина для такого мужчины как ты? Южанина, для которого женщина это вещь?
Я едва сдержался.
– Она для меня тоже, чем Балдур был для тебя. Я почитаю ее так же, как она почитала его.
Стиганд сплюнул рядом с моим коленом.
– Ты не знаешь, что такое честь. Потому что если бы знал, не пришел бы сюда в надежде склонить меня на свою сторону, слепить справедливость по своему желанию. Что может быть тебе известно о чести?
– Мне многое известно о круге, – ответил я, – о танце мечей. Если хочешь, я поклянусь ими. Может тогда ты поверишь, что я говорю правду.
В его глазах заблестели слезы.
– Он был моим другом.
Я сглотнул комок в горле.
– У нас на Юге есть поговорка о кошках. Пустынных кошках, рожденных в Пендже. Животных, с которыми не стоит связываться. Мы говорим: песчаный тигр всегда ходит один.
Стиганд смотрел на меня. Я продолжил:
– Но одна кошка устала от одиночества. Песчаный Тигр нашел напарника… по мечу, по постели, по жизни. А вы можете приговорить ее к смерти. Неужели ты думаешь, что я буду спокойно смотреть на это? – я наклонился вперед. – Старик, я буду уважать ваши обычаи до определенной черты, потому что они стоят этого… до определенной черты. Но если ты приговоришь женщину к смерти, я буду мстить. Это будет месть Песчаного Тигра.
Его подбородок задрожал.
– Ты угрожаешь старику.
– Нет, – я покачал головой. – Я говорю с воином, Стиганд, с ан-кайдином. С человеком, которого я уважаю, потому что на моем языке ты – шодо. Мастер меча. Тот, кто обучает других кругу и красоте танца.
Стиганд взглянул на меч.
– Он не твой.
Я поднял яватму с бедер и положил ее на шкуры.
– Тогда я с радостью отдам его. Он принадлежит Стаал-Китра.
Старик нахмурился, провел языком по зубам и кинул быстрый взгляд на спящую женщину.
Он глубоко вздохнул.
– Тяжело терять друга.
– Еще тяжелее терять напарника.
– Иди, – сказал Стиганд.
Я начал подниматься, но задержался.
– Могу я получить ответ?
– Утром, – отрезал он.
Я забеспокоился. Кроме него в вока еще девять человек. Без заверений этого…
– Шодо…
– Ан-кайдин, – поправил он. – Я сказал тебе уйти.
Аиды. Больше делать нечего.
Я поднялся. Посмотрел вниз, на яватму, которую так долго носил. Потом мысленно попрощался с ней и повернулся, чтобы уйти.
– Южанин…
Я обернулся. Стиганд странно смотрел на меня.
– Сколько тебе лет?
Вопрос застал меня врасплох.
– Всего? Не знаю. Тридцать четыре, может тридцать пять… Я вырос без родителей.
– Сколько занимаешься танцами?
Я пожал плечами.
– Восемнадцать лет, плюс-минус несколько дней. Не зная мой возраст, трудно сказать, когда я начал.
Наши взгляды встретились.
– Балдур и я родились в один день в одной деревне. С рождения мы были друзьями. Это была прочная связь, и мы ее глубоко почитали.
Я только кивнул.
– Я живу с этой женщиной более пятидесяти лет. Эту связь я тоже почитаю.
Растерявшись, я нахмурился.
– Это мой ответ, – холодно сообщил Стиганд. – Теперь иди.
Я молча вышел. Хотел бы я знать, что он имел в виду.
Я пошел обратно к отделению, которое занимали мы с Дел в доме Телека, но до Дел я не дошел. Я задержался, чтобы посмотреть на самого Телека, спящего в углу с женщиной и дочерью, которую родила Дел.
Чтобы было теплее, они лежали под шкурами вместе. Девочка спала между взрослыми, плотно прижавшись к ним, но одна рука выбралась из-под шкур и одеял. Одна маленькая тонкая рука с изящной кистью и тонкими пальцами. Глядя на нее, я задумался, будет ли эта рука держать когда-нибудь меч, как делает это ее мать. Войдет ли девочка когда-нибудь в круг.
Светлые мягкие волосы запутались в мохнатой шкуре, покрывавшей тюфяк, на котором она лежала. Большая часть лица была скрыта, но я видел рот – рот Дел… Нежная впадинка на подбородке… может от Аджани? Изгиб щеки. И ресницы…
Я отвернулся и пошел в наше отделение, чтобы присоединиться к Дел. Ее глаза были открыты и смотрели на меня. В них блестели слезы. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Я хотел сказать ей, что это не имеет значения, что я понимаю, каково ей было вспоминать о брошенном ребенке. Я даже припомнил нашу короткую дискуссию о матерях, отцах и детях, рождавшихся у танцоров мечей, задумчивую меланхолию Дел, отчаяние в ее голосе. Я хотел сказать, что теперь все понял и ни в чем ее не виню.
Но едва я лег рядом, Дел отвернулась к деревянной стене.
Остаток ночи я уже не мог заснуть. Дел, я знал, тоже.
37
Перед рассветом нас с Дел развели по разным отделениям. Мне это не очень понравилось, я серьезно за нее беспокоился, но Телек убедил меня, что это обычай. Его женщина, Хана – с Калле в качестве помощницы – увела Дел в дальнее отделение в конце дома. Телек отвел меня в то, которое он занимал со своей семьей, и дал мне чистую одежду.
– Это Северные вещи, – извинился он. – Но они тебе подойдут, а других ты здесь не достанешь.
Я пожал плечами.
– Если бы я пошел на Север в набедренной повязке, бурнусе и сандалиях, я бы давно отморозил себе гехетти… примерно это мне Дел и говорила, – Телек охотно улыбнулся. – Я уже привык к теплой одежде.
Северянин посмотрел на Хану, помогавшую Дел.
– Я не буду спрашивать, что было между тобой и Стигандом прошлой ночью – это не мое дело – но я прошу тебя помнить о договоре, который мы заключили.
Я снял пояс, гетры и ботинки.
– Я все помню. Я подчинюсь решению суда, – я стянул через голову тунику. – Ты, конечно, даже не намекнешь мне, чего ожидать.
Телек покачал головой.
– Мое мнение это мое мнение. Вока принимает решение большинством голосов. Даже если бы я сказал тебе, за какой приговор буду бороться, ты не получил бы гарантию, что весь вока согласится на это.
Я потер грудь. Аиды, чего бы я не отдал за возможность хотя бы несколько часов походить в шелках и газе Юга, освободившись от грубой шерсти, тяжелых мехов и жесткой кожи.
– Тебе, Телек, нужно, чтобы Дел уехала из Стаал-Уста, – Стиганду тоже, хотя Телеку я об этом не сказал. Я решил, что все будет ясно после вынесения приговора.
Лицо Северянина было мрачным, глаза смотрели со странной враждебностью.
– Я боюсь, – тихо сказал он. – Боюсь, что она привяжется к девочке если останется, и заявит о своих правах на Калле.
