Татьяна Тихонова - Дьюри
— Милиен… — позвала я, вытянув шею, думая, что тот сидит, спрятавшись, где-нибудь за высокой кроватью.
Тишина. Голова Сато была по-прежнему запрокинута, словно она, откинувшись, так и повисла на мягкой тряпичной шее.
Я снова посмотрела на него, уже внимательнее. Но его синие, почти круглые глаза ничего не выражали, а улыбка до ушей показалась мне на этот раз какой-то отчаянной. Иногда, когда человек вот так очень уж ярко улыбается, на него бывает больно смотреть. Вот и мне было отчего-то больно смотреть на милькиного клоуна…
Да, комната была пуста. Если не считать Сато… А не считать его я уже не могла.
Посмотрев на себя и свою мятую одежду, я, вздохнув, решила сегодня же обратиться с просьбой к Брукбузельде подыскать мне хоть что-нибудь. И, зачем-то поправив голову клоуна, вышла из комнаты.
Спустившись вниз, я нашла Брукбузельду на кухне. В кастрюльке пыхтела каша, большой, с начищенными боками чайник шумел во всю, горка золотистых оладий на белом блюде исходила теплым духом молока, муки и масла…
Стащив одну оладью, ткнув в стоявшую рядом в миске сметану, я засунула ее в рот… Брукбузельда оглянулась на меня и рассмеялась.
— Проголодалась? Бери чашку, наливай чай…
Обхватив большую белую кружку руками, я некоторое время следила за прыгающим зайчиком на янтарной поверхности чая и таскала одну за другой оладьи.
Брукбузельда, шикнув на поползшую было из кастрюльки кашу, и, вернув ее тем самым в родные берега, наконец, сняла ее и отставила на край печи — допревать.
— Где все, Бру? — спросила я ее, когда она подсела ко мне, сложив руки перед собой на столе.
Была она вся такая аккуратненькая, круглолицая… Светлые длинные волосы были подобраны кверху шпильками. Она опять засмеялась. Небольшие ее глаза, лучистые и добрые, смотрели на меня открыто… От этого взгляда мне становилось понемногу легче, странный сон и жуткий Сато со своим утренним приветствием отступали.
— Принц Милиен, только проснулся, сразу потащил Никитари в конюшню. Он так расстроился, что вчера его не разбудили, а унесли спать… — полная ручка Брукбузельды поправила видный только ее глазу непорядок в ряду тарелок и ложек на столе, — а король еще не появлялся… — добавила она очень сдержанно. И осторожно сказала: — Мне Никитари сказал, что ты из Асдагальда.
Я отметила, что сегодня она назвала Харзиена королем. И отхлебнула чай. Вкусный… Черный чай. Ее второй вопрос застал меня врасплох. Значит, я из…
— Как ты сказала, Брукбузельда? Асгадальда?
— Асдагальд, земли людей… — повторила Бру. Она пожала плечами: — Почему ты спрашиваешь? Разве ты сама не знаешь, откуда ты?
— Я то знаю, — улыбнулась я, — вот только как это у вас называется, я не знаю… Теперь буду знать. И что — много у вас таких, как я?
Ее тонкие бровки удивленно вспорхнули вверх.
— Что ты?! Я, по крайней мере, не видела никогда! — воскликнула она, — только вот чай, да разные штуковины диковинные от вас привозят торговцы, навроде кофемолки, мясорубки… Придумают же люди! Но оно и понятно, как же прожить без магии?! — рассмеялась она, — как ланваальдцы?!
Пока я переваривала сказанное, которое совсем неожиданно ответило сразу на несколько моих мучительных вопросов, она продолжала меня забрасывать ворохом все новых известий.
— Да и откуда взяться у нас людям, — говорила Бру, сыпля коричневый сахар в чай, — им никогда не пересечь границу своего мира. И у нас не каждому по силам это. — Тут она вдруг зашептала: — Только дьюри и могут, поэтому Элизиен и жил на отшибе в своей хибаре, торговцы захаживали к нему частенько.
— Понятно, — глубокомысленно протянула я, хотя это скорее было наоборот, ведь если дьюри такие всесильные, то почему бы им самим дверь к ошкурцам не закрыть.
Но спрашивать у Брукбузельды я не решилась, потому как неизвестно, до куда простирается ее посвященность в королевские дела. Пока же Бру о моей дудке молчала. Но об одной вещи мне ее очень хотелось расспросить.
— Бру, а ты уверена, что вместо Сато всегда говорит принц? — спросила я.
Она удивилась и, озадаченно на меня посмотрев, пожала плечами.
— Ну-у, — протянула она, — а почему ты спрашиваешь?
— Так ведь он со мной сегодня поздоровался, а Милиена в комнате не было… — ответила я и посмотрела в окно.
Сразу как только зашла в кухню, я поняла, что что-то не так. И во время разговора я несколько раз ловила себя на мысли, что мне что-то мешает… Сейчас же я, наконец, поняла, что мешало мне именно окно.
Вчера вечером было темно, и его темный квадрат меня никак не привлекал, да и что там может быть, если в замок мы вошли в непролазной чаще… Та же чаща…
А за окном, за легкой голубой занавесью, виднелся город. Это для меня было большой неожиданностью, примерно такой же, как приветствие Сато… с тем только отличием, что неожиданность эта была приятная и таинственная.
Мне видна была только черепичная крыша дома напротив, небольшая мансарда да башня. А на башне были часы, и стрелок на них было четыре… Ну, зачем им четыре стрелки?..
2
Подойдя к окну, я отвела штору в сторону. Дом напротив был в один этаж. Внизу был двор, мощенный гладким красноватым камнем, дальше кованые массивные ворота. Часы же теперь были хорошо видны.
— Бру, а почему на часах четыре стрелки? — спросила я, не дождавшись ответа на свой предыдущий вопрос, и обернулась.
За столом сидел сам король собственной персоной. Брукбузельда суетилась с кашей возле него, а под ногами у нее вился серый кот. Его круглые глаза хитро сверлили ее спину, когда она отворачивалась от него, пушистая спина выгибалась дугой и терлась об ее ноги…
— Ники! Что б тебя!.. — в сердцах проговорила Бру, перешагивая через кота в очередной раз, а кот, запрыгнув тяжеловато на лавку, едва не свалившись назад, замер, моргнув на меня желтыми сонными глазищами.
Через мгновение удлинились его лапы, потом появились волосатые уши Никитари, и вот уже сам приятный домохозяин замка короля дьюри сидел на лавке.
— А потому что это и не часы вовсе, — проговорил он, пододвигая к себе оладьи, — это очень древняя башня, ей уж лет восемьсот с лишком… Милиен, вымой руки и садись…
Милиен, разрумянившийся и шумный, уже плескался в воде в большой умывальне рядом с кухней. Его было видно в открытую дверь, по краю голубой фарфоровой раковины возле него прыгал на тонких ножках белый олененок.
— Сразу слепил из глины, как только вернулись из конюшни… — рассмеялся Никитари, кивнув Харзиену на брата, — золотые руки у парнишки… и доброе сердце.
