Ярослав Вольпов - Зеркало сновидений
И тут я вижу зеркало.
Вот это да! Неужели я, даже находясь в чужом сне, могу как-то воздействовать на происходящее вокруг? Захотел увидеть себя — вот тебе, пожалуйста. Что ж, воспользуюсь случаем. Зеркало высокое, отражает меня полностью…
Чёрт побери!
Вот спасибо тебе, Эл!
Тонкая туника — то ли шёлк, то ли какая другая ткань — светло-лилового цвета. В ремешок на лбу и завязки на сандалиях вплетены золотые нити — пусть и знак отличия, но очень скромный знак. Каждая деталь моего облика свидетельствует о моём положении — свидетельствует неопровержимо.
Я — слуга. Первый среди слуг храма, но всё равно слуга.
Но хуже всего — моё лицо. Прав был Гипнос, говоря, что ни в одном зеркале в чужом сне я не увижу своего лица. Прав… но лишь отчасти. Отражение в зеркале — это я… лет пять назад, я — пятнадцатилетний. От силы — семнадцатилетний.
Мальчик-слуга… Так вот каким меня видит Эл…
И словно бы холодом повеяло от прогретых восточным солнцем плит храма.
— Дорогу! Дорогу!
Я оборачиваюсь и едва успеваю отшатнуться в сторону — хотя и стоял вроде бы не на середине прохода. Просто этот одетый в чёрное воин, несущийся по коридору, так топает, кричит и размахивает руками, что кажется, будто бежит целая толпа. Я едва успеваю заметить его лицо, но оно кажется мне знакомым.
Постойте! Ведь это один из тех всадников, которых я "именем Матула" оставил охранять ворота! Хорошо хоть он успел слезть с лошади, а то бы так и прискакал в храм… Неужели они кого-то встретили? Впрочем, я готов голову прозакладывать — не свою, конечно, а того, кто снится — что знаю, кого именно.
Теперь главное, чтобы Матул не услышал об этом раньше, чем Эль-Мари. Это зависит от того, в каком настроении царственная жрица встретила своего военачальника. Если в плохом — то он сейчас в ярости выходит из её покоев, прямо навстречу своему солдату; причём подобное развитие событий грозит гибелью и мне, и таинственному незнакомцу у ворот. Если в хорошем — то ему сейчас нет до нас обоих ни малейшего дела.
Да, пожалуй, никогда и никому ещё я так не желал благосклонности Эл…
Почему-то всё расплывается у меня перед глазами. Сумрачный коридор с колоннами тает и переплавляется в… огромный зал, освещённый сотней факелов. Зал полон народу, и все смотрят в одну точку в ожидании чего-то… Откуда они здесь взялись? Что это за зал?
Ну конечно же! Это время во сне Эл сжалось, выбросив всё ненужное: миг — один эпизод закончился, начинается другой. Переход настолько резкий, что сильно ощущается нехватка рекламной паузы.
Я стою на каком-то возвышении, по правую сторону от резного деревянного трона; по левую стоит ещё один мальчик в лиловом. Я узнаю его: он ухаживал за Эл чуть меньше года назад. Там он чуть младше меня: здесь нам обоим по пятнадцать.
И чтобы понять, кто сидит на троне, мне не нужно даже поворачивать голову.
Но я всё же не могу удержаться.
Хороша, ах, хороша! Что ж, если Эл — хозяйка этого сна, то она без труда может присниться себе ещё более красивой, чем на самом деле. Сейчас она похожа на египетскую кошку: изящные руки, точёные плечи, смуглая блестящая кожа… Тонкие пальцы лениво перебирают бусины нефритового ожерелья на груди… В каждом жесте, в каждом вздохе — истинно кошачья расслабленная готовность к прыжку. Внизу, там, где начинаются каменные ступени — целая стая мышей; выбирай любую, а потом говори, что выбор тебе подсказали боги.
Я в этот ассортимент не вхожу. Моё место — за троном.
Я даже отсюда вижу Матула: его трудно не заметить. Могучий военачальник стоит в первом ряду, буравит свою жрицу тяжёлым взглядом. Только нет в этом взгляде уверенности: в развороте головы — есть, в необъятно широких плечах и спине — есть, во всём, что могут видеть стоящие за ним — есть. Только в глазах нет.
Одно мановение тонкой руки, лёгкий звон серо-зелёных браслетов — и шум человеческого моря внизу стихает. Жрица поднимается с трона.
— Возлюбленные мои подданные! — голос у неё чуть более низкий, чем тот, к которому я привык. — Боги сегодня говорили со мной! И перед тем, как донести до вас их весть, я…
— Ты послушаешь меня, жрица!
Это — голос Матула. Он выходит вперёд, поднимается на ступени перед троном, и кажется, что его плечи в кожаных доспехах полностью закрывают Эль-Мари от толпы. Взволнованные люди недовольно шумят, и этот гул всё нарастает; но тогда от стен отделяются воины Матула, дотоле скрывавшиеся в тенях от факелов, неотличимые от гранитных статуй. Они бьют в щиты рукоятями своих ятаганов, и лязг перекрывает человеческие голоса. Да вот уже и нечего перекрывать: люди смолкли в испуге, столпились в центре зала, прижались друг к другу. Это уже не мыши, а овцы, которым волк гораздо страшнее кошки.
Мне видно лицо Матула: на нём написано торжество. Все люди сгрудились в кольце воинов, запертые за забором из стальных лезвий. Только мы трое остались за его пределами: так что же мне делать, чтобы спасти обожаемую жрицу, вырвать её из рук злодея?
Мне — ничего. Не перекричать мне стальной звон, не одолеть огромного Матула. Мне не сделать и шага из-за трона. Моя роль уже сыграна: я сделал всё, что волей Эл должен был успеть в её сне. Молодой слуга заставил грозного военачальника совершить всего один просчёт, и в храм проник некто незваный, но долгожданный. И мои глаза вместе со взглядом Эль-Мари устремляются туда, где стройный юноша в плаще с капюшоном песчаного цвета вынимает из-под складок плаща… нет, не меч, не кинжал, а гитару.
Впрочем, здесь она называется домброй.
Его тонкие пальцы легко прикасаются к струнам, но первый же аккорд заглушает лязг сотни мечей. Он не громче их, нет: он просто не позволяет их слышать. И поздно открывает рот в крике Матул: в храме больше нет места ни для каких звуков, кроме волшебных переливов музыки. Не солгала народная молва: пришёл тот, против кого оказалось бессильно оружие…
Но это не тот. Это та.
Та, которая своей игрой завораживает любое сердце — в том числе и Эл. Та, для которой ни одна дорога не окажется слишком трудной и далёкой, потому что дорога — вся её жизнь. Та, искать которую я отправился в чужие сны — и нашёл.
И ещё до того, как жёлтый капюшон упал с головы, я знал, что увижу под ним…
Шорох. Треск. Грохот. И холод, смертельный холод.
С потолка рушатся камни, давя людей и тут же скрывая их в облаках пыли. А затем, со скрежетом продравшись сквозь пролом, на пол опускается исполинский белый дракон.
Больше не звенят ни мечи, ни струны: вокруг слышатся только крики. Вопли ужаса тех, кто успел отскочить к стенам; предсмертные хрипы несчастных, погребённых под обрушившимися камнями или подмятых огромной тушей. Дракон медленно поворачивает голову на длинной шее, и вокруг разносится скрип — словно сотни ножей скребут по стеклу. Люди под его взглядом замирают на месте, не в силах сделать и шагу от страха…
