Хоуп Миррлиз - Луд-Туманный
– Но это правда! Это правда! – кричал Ранульф.
– Я не собираюсь выяснять, правда это или нет. Я знаю только, что о подобных вещах не говорят в присутствии порядочных дам и господ. Никогда подобные выражения не произносились под крышей моего дома, и, я надеюсь, никогда больше их не услышу… Понятно?
Ранульф застонал, а мастер Натаниэль добавил уже помягче:
– Ну что ж, больше ни слова об этом. А теперь объясни мне, о чем это говорит твоя мама? Ты что, нездоров, а?
Но Ранульф зарыдал еще громче.
– Я хочу уехать от всего этого! Уехать! – стонал он.
– Уехать? От чего «всего этого»? – В тоне мастера Натаниэля чувствовалось раздражение.
– От… от того, что случается! – рыдал Ранульф.
Сердце мастера Натаниэля бешено забилось, но он изо всех сил старался держать себя в руках.
– Того, что случается? – попытался он повторить шутливо – Да разве в Луде случается что-нибудь?
– Все случается, – стонал Ранульф, – лето и зима, дни и ночи. Все случается!
Внезапно мастер Натаниэль увидел Луд и его окрестности, молчаливые и неподвижные, такими, какими они выглядят с Полей Греммери.
Возможно ли, чтобы Ранульф чувствовал то же, что и он сам? Он думал, что только он один способен на подобное. В этот момент мастер Натаниэль испытал удивление, восторг, нежность и одновременно тревогу.
Ранульф перестал плакать и теперь лежал неподвижно.
– Кажется, что я весь нахожусь в голове, и она болит. Так все собирается в больном зубе, – сказал мальчик устало.
Мастер Натаниэль посмотрел на него внимательнее. Сосредоточенный взгляд, слегка приоткрытые губы, напряженная неподвижная поза – все это указывало на подлинную боль, несовместимую с притворством. Как хорошо он знал состояние ума, выражавшееся в подобных проявлениях!
Теперь ему не нужно было требовать от сына никаких объяснений. Он очень хорошо знал и это ощущение пустоты, и то, как обостряются все чувства, когда физический мир полностью исчезает, а ты сам внезапно раздуваешься, что бы заполнить собой образовавшуюся пустоту, и одновременно с этим все твое существо сосредоточивается в одной миллионной частице своего бывшего объема, превращаясь в сплошную боль; знал он и другую фазу, когда бежишь от дней и месяцев, как олень от преследующих его охотников, как беглецы от Луны на старинном гобелене.
Но если так страдаешь не ты, а кто-то другой, то, невзирая на испытываемую к нему жалость, в твоих глазах все это выглядит тривиально. Ведь ты уверен, что способен унять чужую боль уговором и убеждениями!
Положив руку на плечо Ранульфа, он сказал:
– Брось, сынок, так не годится! – И, подмигнул, добавил: – Гони этих черных грачей с пшеничного поля.
Ранульф, резко засмеявшись, вскричал:
– Там нет черных грачей; все птицы – золотые!
Мастер Натаниэль нахмурился: он терпеть не мог такого рода вещей. Но он решил это проигнорировать и продолжать разговор в том на правлении, которое действительно вызывало у него сочувствие.
– Брось, сынок, – продолжал он с мягкой иронией в голосе, – скажи себе, что завтра все пройдет. Ты же не думаешь, что ты один такой, ведь правда? Временами мы все переживаем подобное, но не позволяем этому одержать верх над собой, не позволяем себе хандрить и тосковать и не вешаем нос. Мы приклеиваем на лицо улыбку и идем по своим делам.
Эти слова переполнили мастера Натаниэля самодовольством. Раньше он никогда не задумывался над этим, но, оказывается, как благородно и молча страдал он все эти годы!
Ранульф сел на постели и смотрел на него с какой-то странной улыбкой.
– Со мной совсем не то, что с тобой, отец, – сказал он спокойно. Но вдруг разрыдался еще горше и рвущим душу голосом крикнул: – Я отведал волшебных фруктов!
При этих словах у мастера Натаниэля от ужаса комната поплыла перед глазами, и он окончательно потерял голову. Громко призывая госпожу Златораду, он бросился на лестницу.
– Златорада! Златорада! Златорада!
С испуганным криком госпожа Златорада заспешила вверх по лестнице:
– Что случилось, Нат? О, дорогой! Что случилось?
– Поторапливайся, клянусь Урожаем Душ! Поторапливайся! Мальчишка говорит, что ел… ну, то, что мы не называем. Проклятье! Я с ума сойду!
Госпожа Златорада заметалась вокруг Ранульфа, как квочка. Однако в ее голосе совсем не было прежней нежности, когда она закричала:
– Ах, Ранульф! Негодный мальчишка! О Господи, это же чудовищно! Нат! Нат! Что же нам делать?
Ранульф отпрянул от нее и бросил умоляющий взгляд на отца. Мастер Натаниэль решительно взял жену за плечи и, вытолкнув из комнаты, воскликнул:
– Если это все, что ты можешь сказать, лучше предоставь мальчишку мне!
Спускаясь по лестнице, госпожа Златорада была преисполнена ужаса и высокомерия; с болью в сердце, каждой своей клеточкой ощущая себя урожденной Виджил, она сердито бормотала себе под нос:
– Ох уж эти Шантиклеры!..
Итак, Шантиклеров постиг самый большой позор, какой только мог выпасть на долю порядочного семейства в Доримаре. Но мастер Натаниэль больше не сердился на Ранульфа. Что толку сердиться? Кроме того, еще и эта неожиданная нежность, переполнявшая его сердце, – у него не было сил противиться ей.
Постепенно он вытянул из мальчика всю историю. Оказалось, что несколько месяцев назад один скверный парень по имени Вилли Висп, некоторое время работавший на конюшне у мастера Натаниэля, дал Ранульфу ломтик какого-то незнакомого фрукта. Когда Ранульф съел его, Вилли Висп, разразившись издевательским смехом, выкрикнул:
– Ах, хозяин, то, что вы сейчас съели, было волшебным фруктом, и вы уже никогда не буде те таким, как раньше… Хо-хо-хох!
От этих слов Ранульфа охватил ужас и стыд!
– Но теперь я уже забыл о чувстве стыда, – сказал он отцу. – Единственное, что имеет для меня сейчас значение, – это уехать отсюда… туда, где тень и покой… и где я смогу раздобыть… еще фруктов.
Мастер Натаниэль тяжело вздохнул, но ничего не сказал, а только поглаживал маленькую горячую руку, которую держал в своей.
– Однажды, – продолжал сидевший в постели Ранульф, чьи щеки пылали, а глаза горели лихорадочным блеском, – средь бела дня я видел, как они танцевали в саду, я имею в виду Молчальников. Их предводитель, человек в зеленых одеждах, крикнул мне: «Эй, юный Шантиклер! Однажды я пришлю за тобой своего дудочника, и ты последуешь за ним!» Я часто вижу их тени у нас в саду, но их тени не похожи на наши, они как яркий свет, играющий на лужайке. И я уйду, уйду, уйду. Я уйду когда-нибудь, я знаю! – И в голосе его звучал не только испуг, но и торжество.
