Константин Бояндин - Умереть впервые
Он закрыл пузырек и положил рядом с собой. Серебристое свечение постепенно угасло. Таилег рассматривал светящийся кончик пальца и думал.
Наконец, решившись, он коснулся составом рваной царапины, что по-прежнему тупо ныла и чесалась. Жидкий огонь обрушился на поврежденную кожу, и юноша едва не вскрикнул от боли. Однако ощущения были сродни не яду, пожиравшему тело, но лекарству, уничтожавшему заразу.
Почти сразу кожа стала непереносимо чесаться. Заглянув в лужицу неподалеку, Таилег ахнул: там, где он помазал «сиропом» рану, она затянулась. Розовая, свежая кожа виднелась на месте бурого шрама.
Подождав еще пять минут, он решился помазать остаток раны. Зашипев от боли, он склонился над лужицей и увидел, как отпадает, осыпается серым порошком мертвая кожа и присохшая кровь и новая плоть, здоровая и живая, возникает прямо на глазах.
Чудодейственное средство! Как ему не хватало его прежде! Таилег вспомнил немилосердные прижигания — едкими травяными отварами, крепкими напитками, а то и просто раскаленным металлом. Да уж, воистину добрые маги создали подобное.
Потратив едва ли пять капель снадобья, он свел также все ушибы и синяки, доставшиеся ему от последних приключений.
Пока он сидел и наслаждался ясностью чувств и отсутствием боли, слабый шорох померещился ему. Скосив глаза, он увидел полупрозрачную удлиненную капельку, что вилась меж неровностей пола, направляясь к колонне. Вздрогнув и схватившись сначала за кинжал, он опустил его и рассмеялся. Слепая безногая подземная ящерица, стекляница, была его соседкой. Он понаблюдал, как она неторопливо льется из трещины в трещину, и кинул кусочек мяса. Стекляница тут же направилась к нему. Открылась и затворилась Крохотная пасть. Кусочек исчез во мгновение ока.
Стекляница равнодушно обтекла пузырек (который вновь разгорелся до слабо-серебристого свечения) и направилась прочь, в своих вечных, но крайне простых заботах.
Пузырек постепенно переставал светиться.
Таилег развлекался тем, что то придвигал к нему руку, то убирал ее. Свечение то нарастало, то пропадало. На что оно реагирует? На тепло? Да нет, стекляница-то холоднокровная. На живое?
Тут словно сместились кусочки головоломки у него в голове, и мысль, ранее не приходившая в голову, внезапно поразила его. Таилег вскочил на ноги и аккуратно, с бесконечной осторожностью, уложил пузырек в кармашек пояса.
Пузырек он нашел по свечению. Ничего не лежало в той ямке, кроме тела рептилии. Ничего более — ведь он подносил факел вплотную к телу.
Рептилия была еще жива.
Следующие полчаса были самыми отвратительными в его жизни. Таилег и раньше не мог понять, как могут люди годами работать в больницах, постоянно имея дело с грязью, гноем, испражнениями. Он, выросший среди отбросов и умиравший от черного мора, все же не смог преодолеть отвращения, когда попытался было наняться в лечебницу.
Теперь предстояла не менее неприятная задача. Вначале он осторожно оттащил рептилию к воде и изучил ее одежду. Застежка была мудреной, но Таилег не зря ел свой хлеб у Леглара Даала. Спустя всего лишь минуту он смог расстегнуть «сеть» и аккуратно снял ее, стараясь не прикасаться к ранам. Рептилия по-прежнему не подавала признаков жизни. Некоторое время он полюбовался «сетью» — к прочной и толстой коже не пристало ни крупицы грязи, не присохло ни капельки крови. Как это достигается? В кармашках и чехлах одежды что-то соблазнительно звенело и шуршало, но не грабить же едва живого!
Потом был черед сандалий. Время от времени Таилег отворачивался — сочетание запахов было почти непереносимым. Отрезав кусок от пледа, он принялся оттирать застывшую корку грязи. Проще всего, конечно, затащить целиком в воду… С другой стороны, что там постоянно мечется? Хищники? Рыбы? Ящеры? Нет уж, спасать так спасать. А то закусят сразу двумя…
Таилег произнес эти слова и поднялся, сжимая в руке грязную тряпку.
— Интересно, зачем я это делаю? — громко спросил он реку перед собой.
Река ничего ему не ответила.
…Наконец он рискнул капнуть светящегося состава на самую страшную рану — на горле.
Рана засветилась ядовито-зеленым свечением и заросла на глазах. Не веря своим глазам, Таилег коснулся шеи существа и поразился. Она была невредима. Он поднес ухо к чуть приоткрытой пасти, но не почувствовал дыхания.
Впрочем, раз уж начал, надо заканчивать.
Одежду и обувь рептилии Таилег аккуратно сложил в свободный мешок. Кто его знает, может, владельцу все это уже не понадобится.
…Спустя еще полчаса Таилег был совершенно измотан. Напоследок он приоткрыл кинжалом пасть рептилии и капнул внутрь несколько капель. Вряд ли это смертоносно, да и признаков жизни все равно не видно.
Он довольно долго сидел, прислонившись к телу рептилии (факел давно погас) и смотрел в зыбкую фосфоресцирующую воду перед собой. Прошло несколько минут, и он услышал редкое, хрипящее, но непрекращающееся дыхание.
Теперь дождемся, когда оно проснется… «И что тогда?» — шепнул внутренний голос. С чего он взял, что существо будет ему благодарно?
Таилегу стало как-то не по себе. Мелкие зубы, что не придавали скорчившемуся телу ни капли внушительности, теперь казались чуть ли не в милю длиной… И клыки в добрые полтора дюйма… что это за темная жидкость стекала по ним?
И массивный палец на стопе, отставленный назад, с прозрачным и острым как бритва когтем? Зачем, Таилег, ты лечил его? …Или ее? «Если ты встретишь их вне их города…» Он обернулся.
Все признаки совпадали. Перед ним была хансса, самка, и одному только мрачному богу-покровителю их расы было ведомо, как она оказалась здесь и как ей удалось выжить.
Вздохнув, Таилег вновь уставился в глубины реки. Суматошный сегодня день. Хорошо бы заснуть так, чтобы завтра проснуться.
Позади него послышался едва слышный голос, словно принесенный ветром с другого края света. Таилег, задремавший было, встрепенулся от этих шелестящих нечеловеческих звуков и обернулся.
Левая рука рептилии чуть шевельнулась. Слово, которое донеслось до него, было произнесено на Нижнем Тален и означало «холодно».
…Словно легендарный баран между двумя кормушками, Таилег стоял над рептилией и держал в руках плед.
Он не стал брать палатку, ограничившись пледом и небольшой непромокаемой кожаной подстилкой. А надо было взять! Уж лучше золота бы взял поменьше. Проклятая жадность!
Его самого бил озноб — сочетание голода, холода и усталости, но он не знал, как ему поступить. Плед был достаточно широк, чтобы укрыть двоих. Но все его существо возмущалось от одной только мысли — спать вместе с этим… вместе с ней под одним одеялом. Если ее оставить так, как есть (а на ощупь она была холоднее льда), до утра она может и не дожить.
