Олег Говда - Призрак и сабля
— О-хо-хо… — тяжело вздохнул корчмарь. — Так я и знал, что ни к чему хорошему все эти ночные гулянья не доведут. Особенно — в ночь накануне Ивана Купалы… Разве ж может на что путное рассчитывать дочь племени израилевого от какого-то христианского святого, совершенно бесцеремонно перенявшего привычки языческого божества? И ведь говорил же дурехе: одевайся во что-нибудь старенькое, чего не жалко. Це-це-це… потерять такую дорогую вещь! Разве нельзя было сложить всю одежду вместе, чтобы потом не искать каждую часть по отдельности? Эх, молодежь, молодежь… Ничего святого у них нет, ничто не ценят… А ведь почти новая сорочка была… — и укоризненно покачивая головой, из-за чего его длинные, завитые пейсы тряслись, словно козлиная бородка, Ицхак стал неловко спускаться с крутого пригорка.
Куница провел взглядом нескладную, согбенную фигуру в длиннополом, развевающемся на ходу лапсердаке, потом бросил взгляд на прикрытую дверь хаты и устало присел на пороге. Ему вдруг стало очень тоскливо и сиро. Ощущение одиночества накатило так остро, что юноша едва не расплакался.
При жизни — обычная, как и десятки других сельских старух — немного ворчливая, излишне суетливая, неугомонно снующая по хозяйству баба Аглая, умерев: оказалась совсем другой. И от посвящения в эту горькую тайну, Тарас почувствовал себя не только осиротевшим, но и чужим в родном доме. Заходить обратно не было никакого желания. Тяжело и уныло вздохнув, уже в который раз за это утро, парень поднялся и поплелся к дому сельского священника.
* * *Поскольку изначально Михайловка строилась только на западном склоне холма — пологом, плавно сбегавшем к реке, то под церковь община углубила и расчистила опушку леса, подступавшего к северной окраине села. Оставив рядом с постройкой лишь несколько старых лип и парочку дубов. Рука у лесорубов не поднялась искоренить столетнюю красоту. Заодно и погост, по обычаю заложенный позади храма, под сенью деревьев получился тихий, да благостный.
Избу сельскому священнику тоже срубили рядом с церковью, на пригорке. Но, так как нынешний Михайловский поп, отец Василий, при такой немногочисленной пастве, кормился не столько с трудов духовного наставника, сколько с умелых рук единственного на всю округу горшечника, то большую часть времени, вместе с двумя сыновьями, батюшка проводил под навесом, у гончарного круга.
Там его Тарас и застал.
— Слава Иисусу Христу, святой отче, — поздоровался вежливо парень, заходя во двор.
Остриженный под горшок, крепкий, широкоплечий моложавый мужчина в, надетом на голое тело, кожаном фартуке, напевающий в такт работе, что-то даже отдаленно не напоминающее церковные псалмы, мало походил на настоятеля прихода. А оба его голопузых пацана, старательно месивших глину, и соответственно — изгваздавшиеся в ней с ног до головы, вообще напоминали парочку бесхвостых бесенят.
— Слава навеки, Господу Богу нашему, сын мой! — ответил отец Василий, не отрывая глаз, от выраставшего из комка сырой глины, под его ловкими пальцами, очередного сосуда. — Заходи, Тарас, нес той в воротах. Присаживайся в холодке. Кваску испей, — там жбан лопухом прикрыт. Обожди чуток, я сейчас закончу… Глина не любит, когда ее на половине роста бросают. Обидеться может, и потом ничего путного из нее не слепишь. Либо при обжиге треснет, либо прохудится быстро…
Как и всякое истинное умение, схожий с волшебством, труд гончара завораживал взгляд. Казалось, мастер всего лишь небрежно прикасается к сырому комку грязи, и та — самостоятельно, словно под воздействием чар, начинает раздуваться, вытягиваться и сам собой превращается в круглобокий горшок, крынку или иную кухонную утварь.
— Петрусь, приделай ручки, — велел мастер старшему сыну, когда круг остановился.
Священник снял фартук и, вытирая об него руки, подошел к Тарасу.
— Случилось что, или так зашел? — спросил попросту.
— Случилось, отче… — печально потупился парень. — Бабушка моя умерла. Похоронить надо… По христианскому обычаю…
— Ну, ну… не печалься, сын мой, — положил тяжелую и прохладную ладонь на плечо Тарасу отец Василий. — Тут уж ничего не поделаешь. Так устроен наш мир. Господь всегда в первую голову призывает к себе самых лучших и достойных из ныне здравствующих людей. И нам остается лишь смиренно, не ропща принять Его волю, — посочувствовал священнослужитель. — Плохо лишь то, что отошла раба божья Аглая аккурат в Иванову ночь. Считается, что в это время отлетают души грешников, не сумевших испросить себе прощения у близких людей. Надо бы ее перед отпеванием, хоть на одну ночь в церковь, к ликам святых занести, да молебен особый справить… — отец Василий конфузливо огладил ладонью усы и, не по чину, коротко остриженную бороду. Но слишком длинные волосы могли намотаться на гончарный круг, вот и приходилось подстригать их время от времени, невзирая на угрозы блаженнейшего Никифора, архиерея Брацлавского.
— Суеверие, наверно, но не нам грешным судить о том, что предками нашими за непреложную истину почиталось.
— Можно и занести… — пожал плечами Куница. — И матушка моя, и батька — оба внезапной смертью погибли, вот и не успела бабушка с ними проститься. Да и мне, если чего сказать хотела, тоже не смогла. Не ночевал я нынче дома.
— Вот, вот… — кивнул отец Василий. — Люди всегда свои извинения на потом откладывают. Сами того не понимая, что именно этого "потом" — может и не случиться в их жизни. О-хо-хо, грехи наши тяжкие… Да только, Тарас, не так просто это сделать будет.
— Почему? — удивился Куница. — Гроб, я думаю, Степан Локоть еще к вечеру смастерит. У него завсегда запас сухих досок имеется. Как раз, к вечерней молитве и успеем…
— Не в наших желаниях беда, сыне… — грустно вздохнул отец Василий, и парень впервые обратил внимание на то, какие усталые, постаревшие глаза у этого, еще довольно молодого и крепкого мужчины.
— А в чем? — не взял в толк Тарас. — Вы говорите, батюшка. Я постараюсь, все сделаю… Бабушка заслужила на покой.
— Церковь наша на замке со вчерашнего дня.
— Это как?
— Общество еще с Троицы задолжало жиду за аренду, — вздохнул священник. — Вот Ицык и запер двери на ключ — пока долг не уплатим. А чем платить-то? — пожал широкими плечами отец Василий. — До нового урожаю еще самим дожить надобно. Думали пару телушек заколоть, масла, меду продать. Я вот собирался пару дюжин горшков для нужд общества смастерить, так ближайшая ярмарка в Брацлаве только на Петровку ожидается. В Ужали и того позже — на Спаса. А корчмарь больше ждать не хочет. И никаких уговоров не слушает. Требует всю оплату за полгода сполна… Мол, ему за нашего Бога нет резона страдать.
