Анна Котова - Сказания земли Ингесольской
Часто жертвами Унке становятся женщины, — многие не в силах устоять перед его красотой. Лишь чистая душой не поддастся на соблазн, да мало таких — грешны люди.
Так бродит Унке среди людей, очаровывает их и собирает сердца, полные жадности, зависти, ненависти и злобы, чем тухлее, тем ему лучше; когда же красные завязки перестают затягиваться на горловине переполненного мешка, возвращается демон в Нижний мир и варит черный суп. Берет он железный котел, и наливает в него горькие воды, и ставит его на неугасимый огонь, и вытряхивает в котел свой мешок — ведь это его собственная кожа, без нее в Нижнем мире ему холодно. Пока вода греется, Безглазый натягивает кожу обратно и обретает истинный облик. Долго варится черный суп, скоро все обитатели Нижнего мира собираются вокруг него на пряный дух, ждут, когда Унке скажет: «готово».
Закипает горькая вода в железном котле, поднимается пена. Тогда Безглазый сдувает ее, и на Срединные земли налетает ноа. Простым людям ничем не отличить его от всех прочих ветров, но с ноа летят из Нижнего мира страшные болезни. Гнилая лихорадка, кровавый кашель, язвы и лишаи. А кому ноа задует в рот, тому и вовсе конец. Будет у него с тех пор душа гриба. Сперва ничего не заметно, да гриб раскидывает споры по всему телу. Разум гибнет, а тело пропадает вслед за ним. Грибы долго не живут, вызреет за несколько дней и сгниет. Если человек стал грибом, дольше месяца он не протянет. И тем, кто рядом, опасно — вдохнешь споры, погибнешь тоже.
Пройдется Безглазый по земле, и зла в Срединном мире становится меньше. Если бы он еще умел сделать так, чтобы добра стало больше, совсем бы было хорошо. Но он не умеет. Да и неинтересно ему это. Он не о людях заботится — а о вкусном обеде. Демон он.
--
…К счастью, есть люди, которым дано чуять приближение ноа. Для этого нужен особый нюх — и он дается чаще всего слепым. Безглазый человек лучше понимает Безглазого Унке, хотя спроси его — как, он объяснить не сможет. Или еще есть те, кого удалось в свое время спасти от железного котла. Вот Маканта. Говорят, когда она была молода, встретила Унке в человечьем обличье, совсем голову потеряла, никого не слушала — мил он ей был. И забрал Безглазый ее сердце. Была она сплетница злоязыкая, тем и показалась вкусна. Но прежний шаман, старый Кииран, — великий был шаман! — вовремя вмешался и победил Унке, отнял у него сердце Маканты. Да не все, тот гнилой кусок, что привлек демона, остался в мешке. И она не умерла, а злоязычие ее в суп попало, так что всем от того вышло благо; но с тех пор Маканта чует, когда Безглазый ставит котел на огонь. Когда же вода закипает, у старухи в груди печет, там, где куска сердца не хватает, и она сразу предупреждает народ: готовьтесь, скоро поднимется пена…
Затем и нужен плотный забор. Видишь же, девочка, эти линии и спирали. Раньше их рисовали кровью и ягодным соком. Специально собирали кровь охотники, чтобы подновлять охранные знаки, специально давили женщины черную сизень, перетирали ягоды с голубой полынью. Теперь краска масляная, городская, а кровью и соком только один круг проведен. Главное, правильные слова сказать. Починим забор — шамана позовем, он скажет, что надо.
Сам ветер никакой забор, конечно, не удержит. Но пена Нижнего мира налетает на охранный круг и теряет злую силу. И опадает на траву с внешней стороны забора. Видишь — здесь растет крапива и рыжая колючка? Хорошие травы. Поглощают обессилевшую пыль ноа. Во двор ничего не залетает. Только ветер, а он пусть себе дует.
Кстати, козы никогда не пасутся на этой крапиве. Умные.
— У нас варят крапивные щи, — невпопад сказала Ирена.
— У нас тоже, — кивнула Велке. — Только ни в коем случае нельзя брать крапиву от забора. Хочешь щи — во дворе собирай. Или отойди воон туда, к лесу и там рви сколько хочешь. И поклониться не забудь. Она хранит твою душу, крапива, так что к ней с уважением надо… Теверен, иди кликни Саукана и Кунту, скажи — забор чинить.
Ерка кивнул и выскочил со двора.
--
Сизени они набрали, полыни надергали, а крови не нашлось — никто вчера на охоту не ходил. Ерка предложил подстрелить ворону, но Ирена возмутилась: еще не хватало, убивать птицу только ради ложки крови. Мальчишка пожал плечами, спорить не стал. А Ирена, кромсая полынь здоровенным кухонным ножом, резанула нечаянно палец. Вот и ладно, — подумала она, — вот и кровь, кстати. На траву попало несколько капель, мало, наверно, ну как вышло. Пососала пострадавший палец и забыла о нем.
Надавили сока, отжали через марлю и пошли забор красить. Кунта дал почти полную банку синей краски и почти пустую — желтой. Обвели частокол поверху синей полосой, посередине — соком, нарисовали круги, солнечные спирали, зоркие глаза с синими ресницами и желтой серединкой.
Солнце уже касалось кромки леса, когда Велке дернула Ирену за рукав и показала взглядом в сторону берега.
От озера к библиотеке шел шаман.
Я же его видела, — растерянно подумала Ирена. — Он же нарисован в моей книжке.
Хотелось открыть «Сказания» и проверить, не опустела ли страница.
На шамане было длинное одеяние, увешанное костяными фигурками, монетами, бубенцами, птичьими косточками и деревянными бусинами. При каждом шаге все это звякало, брякало, щелкало и шуршало. Везде, где среди бесчисленных подвесок можно было разглядеть ткань… когда шаман подошел ближе, оказалось — не ткань, а тонкая кожа, — так вот, кожа эта была покрыта вышитыми в три цвета загадочными узорами. Синие, красные и черные линии переплетались, перетекая одна в другую. На груди у шамана лежало меховое ожерелье — как еще назовешь подобное украшение из меховой полосы, с которой свисают пушистые бурундучьи хвостики? Каждый хвостик перехвачен посередине широким медным кольцом, начищенным до красного блеска. На плечах скалились головы кедровых крыс, сверкая вставленными в глазницы желтыми камушками. "Эполеты", — подумала Ирена. Лица у шамана не было. Вернее, были крылья носа, рот и подбородок, на глаза же свисала с широкой кожаной ленты густая кожаная же бахрома с костяными бусинами на концах, закрывая всю верхнюю половину лица. Еще выше располагался волчий череп, с его макушки спускались десятка два косиц с вплетенными в них перьями, и каждая косица заканчивалась резным деревянным диском.
Зрелище было безусловно впечатляющее и, пожалуй, устрашающее. Разглядывать внимательно, во всяком случае, как-то не хотелось. Ирена опустила взгляд. Ниже подола, отороченного пестрым мехом кедровой крысы, уверенно ступали мягкие расшитые бисером и кожаным шнуром мохнатые сапоги.
И у него был здоровенный кожаный же бубен, белый, с черным узором по круглому обручу, на который была натянута мембрана. Вблизи бубен оказался покрытым короткой жесткой шерстью, что нисколько не мешало ему звучать глубоко и внушительно.