Татьяна Стекольникова - Здравствуй, Гр-р!
— А во-вторых?
— А во-вторых, почему вы решили, что убийца мог быть не один?
— А потому, что трудно одному человеку такое сделать, а тем более — одной женщине. Вы же меня подозреваете? Меня, так ведь? А вы видели, что нож Стремнову всадили в грудь по самую рукоять? Я что, по вашему, чем-то тяжелым по ножу била, чтобы его поглубже загнать? Ваш судебный медик наверняка определит, как был нанесен удар. Возможно, и синяки найдет — кто-то же беднягу держал, пока он умирал, а с той стороны, где рана, несподручно держать на голове жертвы подушку — или чем там его накрыли, дожидаясь, когда он испустит дух… Когда я труп обнаружила, кровь еще не свернулась, и я перепачкалась. А нашла я его, когда еще было темно, перед рассветом. Значит, убили его поздно ночью. Если никто не выходил из дома, то убийца все еще здесь. Вы уже опросили всех, кто был в квартире на момент убийства?
— Да, конечно.
— И кто это?
— А вы разве не знаете, кто живет в этой квартире?
— Не знаю! Я не знаю, кто живет здесь, как расположены комнаты. Я даже не знаю, куда ведет эта дверь!
И я стала рассматривать очередную дверь, гадая, как я не увидела ее раньше, — в уголке за ширмой. Я и не заметила, как Сурмин подвел меня к этой двери.
— А почему вы не делаете записей? Все запомнили? — вкрадчиво произнес следователь, и я порадовалась собственной предусмотрительности, представив, как бы удивился Сурмин, обнаружив мою оригинальную орфографию, — еще одно очко в пользу докторской версии о моем сумасшествии! Может, и стоило что-нибудь написать? Пусть бы почитали… Ладно, посмотрю, как будут развиваться события…
— Не было ничего такого, что стоило бы записать, — ответила я и замолчала, потому что думала, как бы раздобыть план этой квартиры — мне с моим географическим кретинизмом не справиться без карты с их многочисленными дверями. Вероятно, придется с блокнотом и карандашом обойти все комнаты — да еще и не по одному разу, учитывая несметное количество дверей. Пока я прикидывала, как бы осуществить съемку местности, в комнате возникло какое-то движение: жандарм протопал прямиком к Сурмину и зажужжал что-то ему на ухо, доктор покинул кресло и присоединился к стоявшему у окна адвокату. Тут до меня дошло, что все то время, пока мы со следователем осматривали кровать и прогуливались в поисках улик, Шпиндель безмолвствовал и наблюдал за нами, не сходя с места. Уж не ревность ли это?
— Анна Федоровна, не возражаете, если мы прервем нашу беседу? Ваша матушка просит всех к ней. — Сурмин повернулся в мою сторону. Адвокат тут же предложил мне опереться на его руку, доктор рванул вперед, мы с Антоном за ним, а следователь опять оказался замыкающим. Можно подумать, от меня зависит — идти или не идти…
6. Я наконец-то выгляжу как настоящая дама Модерна, принимаю поздравления и вижу новые лица.
Сначала меня привели в кабинет и оставили наедине с мадам. Маман позвонила в колокольчик, явилась горничная Даша и под бдительным материнским оком одела меня и снова причесала. И где они только взяли всю эту одежду — начиная с чулок и кончая серым и шуршащим платьем? Что, у Анны есть еще комната, где хранятся все эти наряды? Там, где мы были со следователем, горничная не появлялась, а сейчас на мне красовался полный комплект. Сказать, что мне неудобно в этих тряпках, — это не сказать ничего. Ребра стиснуты корсетом. Дышать нечем. Подвязки впились под коленки, а узкие проймы — под мышки. Я пропищала, что не смогу в этом ходить, но маман заявила:
— Хватит с меня твоих глупостей. Вчера ты могла, а сегодня — нет? Иди к зеркалу. Посмотри, как должна выглядеть девушка нашего круга, если ты забыла и это.
И маман удалилась, даже не посмотрев, какой эффект произвели на меня ее слова. Если честно — никакого. Не моя же маман! И я не Анна… Хотя посмотреть на себя хотелось. Только вот где зеркало взять? Опять идти в ванную? Тут я вспомнила о горничной.
— Даша, где ближайшее зеркало?
Если бы с Дашей заговорил кожаный диван, она испугалась бы меньше. И почему эта девица так меня боится? Уверена, что я убийца и вот-вот кинусь душить ее?
— Ну, где зеркало? Проводите меня.
Я взяла Дашу за руку повыше локтя и почувствовала, как горничная дрожит. Ладно, ее проблемы. Дарья открыла очередную дверь — на этот раз прямо за кожаным диваном. Ну надо же! Тут и зеркало, и умывальник, и тахта — это что, мой папаша здесь от мамаши скрывался? Ясно же, что такая женщина в качестве жены — не подарок. Окна в комнате не было, свет давала небольшая люстра, но и в этом желтоватом свете было видно, что Анна красива. Я смотрела на свое отражение, совсем не думая, что там, в зеркале, я. Нет, там была Анна — в узком сером шелковом платье с косо идущей от бедра к полу оборкой. С тонюсенькой талией. С глубоким вырезом, отделанным кружевом в тон шелка, — и откуда-то взявшейся грудью. Я точно знаю, что грудь у Анны, как у второклассницы. Зря, наверное, женщины отказались от корсетов… Зачесанные вверх волосы сделали шею длиннее. Правда, с этой прической выглядела Анна старше, хотя, может, я ошибаюсь — я же разглядываю Анну, как какой-нибудь портрет, а на портрете трудно точно определить возраст — всегда плюс-минус несколько лет. Предусмотрительная маман позаботилась даже об украшениях — теперь у меня в ушах были длинные серьги в виде прихотливо изогнутых стеблей с сидящими на них бабочками, а на плече брошь — те же стебли и бабочки, только крупнее. Серьги и брошь были невероятно красивы и, видимо, стоили безумных денег — не стекляшки, однако…
— И что теперь? — спросила я горничную. — Куда идти?
Все также молча и трепеща, открывая и закрывая двери, Даша провела меня в столовую. Только оказавшись перед накрытым столом, я поняла, что дико хочу есть. Ну просто безумно! Я даже не стала заморачиваться на тему, кто на самом деле хочет есть — я или Анна. Если я — только душа в чужом теле, какой может быть разговор о еде? Что касается тела — так откуда же я знаю, когда Анна ела в последний раз? Тут стулья задвигались — это встали сидящие за столом мужчины. Похоже, Анна прибыла со значительным опозданием.
— Ну, вот и наша именинница пожаловала… Не думала я, что судьба такой подарок Анне приготовит, — Мария Петровна оглядела меня с головы до ног и продолжила:
— Все поздравления после, о дне извещу особо — если Анна поправится, конечно, и будет установлена ее невиновность.
Меня усадили между адвокатом и маман. По правую руку от мамаши расположился доктор, за ним — Полина. Рядом с моей сестрицей — я обратила внимание, что на этот раз она одета иначе, чем я, в зеленовато-коричневое платье с вышивкой по вороту — восседал неизвестный тип, тощий, белобрысый и в очках — очень тонкая металлическая оправа. Сидит, втянув голову в плечи, и только стеклами поблескивает. Ну чем не подозреваемый? Особенно, если окажется, что он еще и обитает в этом лабиринте Минотавра — в этой, похожей на кроссворд, квартире. Справа от белобрысого торчала над столом еще одна голова — в чепце. А куда же делся Сурмин? А, вот он, слева от адвоката, возле чепчика. Надеюсь, мое появление для него не осталось незамеченным, и он оценил декольте. Все снова взялись за вилки и ножи. Одна я сидела в своем корсете прямая, как палка, и смотрела в пустую тарелку. Маман (в платье кирпичного оттенка) меня принципиально не замечала и что-то шептала жующему доктору. Я же думала только о том, как бы заполучить кусок пирога с рыбой — это было, пожалуй, единственное на столе блюдо, которое я узнала. Обедающие уже смели добрую половину того, что было на столе, пока я любовалась своим отражением. А я даже и не знаю, что это у них — второй завтрак или обед… Я, конечно, могла бы дотянуться до пирога и схватить кусок. Но, похоже, они так не делали. А как? Хоть бы кто-нибудь об имениннице подумал!
