Вероника Иванова - Право учить. Повторение пройденного
Опираюсь на перила мостика, висящего над закованным в лёд водоёмом.
Хорошо, что день выдался не солнечным, иначе белые искры слепили бы глаза, а так мир кажется уснувшим, и столь глубоко, что кто-то поспешил укутать его в снежный саван.
Саван... Для кого-то это слово означает завершение пути, а для меня — передышку в безопасном месте. Именно погружаясь в Саван, я становлюсь почти таким, как мог бы быть, но... Совершенно ничего не чувствую и не осознаю. Нагромождение Щитов, отделяющих мою Сущность от материального тела — надёжных, уютных и беспрекословно подчиняющихся командам Мантии, призванное оберегать, становится тюрьмой, из которой нет иного выхода, чем... в другую тюрьму. Смешно, если вдуматься. И вообще, мне есть, над чем посмеяться. Совершенно неисчерпаемая тема для насмешек — я сам. Вот, например...
— Доброго дня!
Это ещё что такое?
Поворачиваю голову и с недоумением смотрю на фигуру у края пруда.
Неуклюжесть зимнего наряда скрадывает пропорции, но всё равно можно сказать: незнакомая мне персона высока и довольно стройна. Толстая вязаная фуфайка с роскошными полосами «снежинок» — так любят одеваться в Северном Шеме, на побережье незамерзающего моря. Сапожки из валяной шерсти, стёганые штаны, подбитая мехом безрукавка, а ни варежек, ни шарфа, ни даже шапки нет. Точно, из северных краёв пришелец: тамошние жители рождаются и умирают в холоде, а потому привычны к любым капризам природы. Пришлец... Или — пришелица? Внимательнее всматриваюсь в круглое скуластое личико, разрумяненное морозом.
Черты мелкие и очень мягкие, как у статуи, которую ваятель по каким-то причинам решил оставить недошлифованной. Россыпь веснушек на коротком прямом носу. Глаза настолько прозрачные, что и цвет не разобрать: то ли серый, то ли жёлтый, то ли ещё какой. Светлые, чуть рыжеватые пряди густых волос недостаточно длинны для девицы, но и не чрезмерно коротки. Неправильная длина, совершенно неправильная...
Почему я так подумал? Кто из известных мне племён носит преимущественно длинные волосы? Людей в качестве ориентира брать бессмысленно: у них мода на определённый внешний вид меняется едва ли не чаще, чем три раза в поколение. Мои родичи вообще не придают значения таким мелочам. Тогда... Оборотень? Скорее всего: кто ещё может свободно гулять в нашем Саду? Но откуда взялось ощущение неправильности?
— Доброго... дня?
В повторенной фразе явственно чувствовался вопрос, и очень тревожный: словно от приятия или неприятия мной прозвучавшего приветствия зависит не много и не мало, а целая жизнь. Голос звонкий, гласные — тягучие. Точно, с Севера. И, похоже... Девушка. Теперь совсем ничего не понимаю: по выражению лица ей лет четырнадцать, а если выпуклости под одеждой — не бред моего воображения, то телом незнакомка сойдёт за двадцатилетнюю. Но этот взгляд и растерянность припухших губ... Странно. Так мог бы вести себя ребёнок, но не половозрелая особь.
— Я говорю неправильно?
Ну вот, ещё чуть-чуть, и заплачет. А виноват будет грубый и нечуткий дядя Джерон, как обычно и случается.
— Всё правильно, маленькая. Всё хорошо.
Девушка доверчиво улыбнулась.
— Что ты здесь делаешь?
— Я жду. Брат велел мне ждать.
Так, чудо явилось не одно, а с родственником. Это хорошо: будет, кому сдать с рук на руки. В случае возникновения непредвиденной ситуации.
— Тебе здесь нравится?
Прозрачный взгляд потеплел:
— Да. Здесь всё белое и пушистое. Как в старом доме.
Пушистое? Бр-р-р-р-р! Снег — колючий, а лёд — ещё того хуже, но странной девушке зима по сердцу. Жаль, потому что я холодное время года не люблю, а вот это милое создание вызвало мою симпатию. Есть в незнакомке что-то близкое. Нет, даже не близкое, а понятное. Что-то давно пройденное и оставившее след в моём сердце. Вот только никак не могу припомнить, какой.
— Хорошо. Тебе не скучно?
— Скучно? — Попытка изобразить задумчивость провалилась: гладкий лоб так не захотел пустить в свои пределы ни одну морщинку.
Приходится пояснить свою мысль:
— Ты же здесь совсем одна.
— Одна? — Девушка забавно склонила голову набок. — Как ты?
Я открыл было рот, чтобы возразить или пошутить, но простота сродни истине: в самом деле ведь, один.
Между мной и всеми домашними всегда была и всегда будет преграда, и неважно, чем она видится: высокой стеной или огромным расстоянием. Ненависть, злоба, зависть — все эти чувства питают отчуждение, и только любовь может соединить сердца. Но как заполучить в свои сети эту вольную птаху? Приманить? Загнать силой? Думаю, ни так, ни эдак. Если захочет, сама прилетит, сядет на плечо и будет нежно щебетать прямо в ухо. Пока не оглохнешь. Хм. Опять думаю о важных вещах, но не так, как нужно. Ну что за напасть?! Как только проходит первое упоение новым впечатлением, становлюсь занудным исследователем и начинаю погружаться всё глубже и глубже, как будто мне безумно интересно знать, что прячется с другой стороны события. Впрочем, определённый интерес всё же присутствует, однако он не настолько силён, чтобы являться движущей силой поступков. Зачем я копаюсь в себе и других? Не проще ли скользить по поверхности океана мироздания, получая удовольствие от лёгкости и беспечности бытия?
Кстати, о водных поверхностях:
— Хочешь увидеть кое-что интересное?
Радостный кивок.
— Иди сюда!
Опускаюсь на корточки и наклоняюсь над белой плошкой пруда. Ага, угадал: вот здесь совсем недавно была пробита лунка.
Ладонью сгребаю снег в сторону, обнажая ледяное стекло над тёмной водой. Девушка присаживается рядом. Проходит совсем немного времени, и мы видим спинки снующих подо льдом карпов — золотистые и багряные.
— Рыба! — Удивлённый возглас сменяется довольным: — Я люблю рыбу.
— Я тоже люблю, но эта не подходит для еды.
— Почему?
— Потому, что красивая.
Взгляд девушки снова наполняется растерянностью:
— Красивая?
— Ну-у-у-у... Например, как ты. Ты очень красивая.
— И я... — вывод не заставляет себя ждать, но вовсе не тот, на который я рассчитывал: — Я тоже... не подхожу?
— Для еды? — Невольно зажмуриваю и снова распахиваю глаза. — Не думаю, что кто-то вознамерится тебя съесть.
— Нет... — рыженькая головка вздрагивает. — Красивая, значит, бесполезная. Так?
— Собственно...
Не успеваю дать волю своему красноречию, потому что девушка опасно приближается к тому состоянию, которое я ненавижу, в первую очередь, когда сам в нём оказываюсь. Проще говоря, она собирается заплакать.
Этого мне только не хватало!
Как только незнакомка набирает полную грудь воздуха, обнимаю и крепко прижимаю плаксу к себе: в худшем случае просто растеряется, в лучшем — раздумает заниматься своим мокрым делом. Так и произошло: девушка замерла и несколько долгих вдохов не смела пошевелиться, но и попыток вырваться не делала, чем изрядно облегчила мой труд, потому что была едва ли не одного со мной роста и веса, и если бы решила сопротивляться, то... Полетели бы в пруд оба, а двойного груза лёд наверняка не выдержал бы.
