Вячеслав Грацкий - Седьмой
— Не собираемся мы менять власть! — резко ответила она. — Но хотелось бы знать все-таки, насколько велико будет вознаграждение!
Ирица едва не кричала. В ее взгляде, обращенном к Адамиру, полыхнул гнев.
— Можете назвать любую сумму, — невозмутимо сказал тот.
— Любую?! — взвизгнула девушка. — Ты что, издеваешься?!
— Ирица! — предостерегающе крикнул Дежень.
На миг ему показалось, что она выхватит меч и накинется на странника.
— Мы подумаем, Адамир, — торопливо сказал Дежень.
— Вот и хорошо, подумайте. Хорошенько подумайте. Ну а мне пора.
Адамир поднялся и отряхнул плащ.
— Если что, милости прошу в Каменец.
Когда его силуэт затерялся среди деревьев, Дежень повернулся к сестре.
— Что с тобой?
— Ты же знаешь. Не люблю этих магов. — Она передернулась.
— Я о другом. — Он внимательно посмотрел ей в глаза. — Что-то тебя зацепило?..
— Глазастый какой, — буркнула сестра, не отрывая от земли взгляда.
— Сколько уж лет вместе, как иначе? — Дежень улыбнулся. — Давай выкладывай.
— Отстань!
— Да что с тобой? Хотя постой, как я сразу не понял! — Он хлопнул себя по лбу. — Уж не подумываешь ли ты завязать с нашим любимым делом? Я угадал?
— Не знаю, Дежень, пока не знаю. — Ирица вздохнула. — Но не можем же мы вечно таскаться по миру! А если этот Адамир не лжет, нам его денег и впрямь хватит на всю жизнь.
— Так в чем же дело? — Брат легонько толкнул ее в плечо. — Разве существуют для нас невыполнимые задания?
— Не нравится мне этот маг, демон его раздери! Вот в чем дело! Не нравится, и все тут!
— Не удивила. Хотел бы я посмотреть на того мага, что придется тебе ко двору.
— Не дождешься! — фыркнула она.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
На княжьем дворе стало темнеть, и гридни начали разгонять последних зевак. Люди расходились неохотно, поминутно оглядываясь, а у ворот оказывались все новые и новые любопытствующие. И тотчас же вступали в нудные препирательства со стражей, не пускавшей их во двор и призывавшей приходить завтра.
Им и впрямь было на что посмотреть.
Прямо напротив дома к стволу мощного, раскидистого дуба был крепко-накрепко привязан молодой человек. Был он обнажен, прикрытый лишь набедренной повязкой, и каждый мог по достоинству оценить его ладное, перевитое тугими мышцами тело.
Однако рвавшиеся сюда горожане, преимущественно мужчины, отнюдь не стремились оценить и восхититься его физической статью. Напротив, большая их часть поносила привязанного последними словами, а некоторые к тому же норовили забросать гнилыми овощами и фруктами.
Поставленный возле дуба страж этому не препятствовал, хотя и кривился гримасой презрения. А судя по его обращенному к толпе взгляду, он с куда большей охотой подвесил бы на дубе этих горожан. Однако все, что он мог, так это следить, чтобы в парня не полетело что-нибудь покрепче тухлого яйца.
Когда на город упали сумерки, стражник с нескрываемой радостью принялся выпроваживать зрителей, щедро раздавая пинки и зуботычины. Но, несмотря на это, люди уходили довольные увиденным. Зрелище распятого сотника Горяя, известного сердцееда, грозу всех незамужних девок и замужних баб, давнюю головную и зубную боль их отцов и мужей, не могло их — отцов и мужей — оставить равнодушными.
Они уходили с просветленными и счастливыми лицами.
Когда двор опустел, Горяй тряхнул головой, отбрасывая с лица спутанные клочья волос, и встретил взгляд стража.
— Держись, Горяй, — сказал тот.
— Да я-то что, я-то держусь, а вот как ты там? — хриплым голосом спросил сотник. — Совесть не загрызла еще?
Воин отвел глаза:
— Ты знаешь, Горяй, мы люди подневольные.
— Кончай ныть, подневольный он! Небось, как к чужим женам лазить не подневольный! А как своего сотника из беды выручить, так сразу… Эх!
— Но что я могу? — взмолился расстроенный страж.
— Как — что? — делано вскинул брови сотник. — Снять меня с дуба, дать водицы, коня, и только меня и видели. Подамся к другому князю. Или в разбойники.
Сотник сам не верил себе, но и молчание среди его привычек отродясь не водилось.
— А я? Что со мной будет?
— Как — что? Уйдем вместе!
— Тебе-то легко говорить. А у меня жена, дети.
— Что-то ты о них редко вспоминаешь, друг.
— Но ведь вспоминаю!.. Прости, Горяй, но я не помощник тебе. Супротив князя не пойду. Хочешь, воды принесу?
— Да иди ты со своей водой! — Сотник попытался плюнуть в стража, но пересохший рот не выдавил и капельки. — Ишь ты, добряк какой выискался на мою голову!
— Прости.
Воин со вздохом вернулся на прежнее место.
Сотник вымученно улыбнулся. Его взгляд бесцельно скользнул по двору, прыгнул вверх и уперся в крупного ворона, сидевшего на крепостной стене и с интересом пялившегося на человека.
— Ты что это задумала, птица? — хрипло спросил его Горяй.
— Чего говоришь? — откликнулся стражник.
— Иди ты! Не мешай мне с порядочной птицей разговаривать. — Сотник мотнул головой в сторону ворона.
— А-а, — понимающе кивнул воин, отвернулся и едва слышно пробормотал: — Все, напекло башку за день. А какой сотник был, а! Какой рубака отчаянный, эх!..
Горяй тем временем пристально вглядывался в птицу. Ворон же в свою очередь не менее пристально вглядывался в человека.
— Небось, глаз хочешь выклевать, да? Ворон чуть повернул голову.
— Ну-ну. — Сотник попробовал рассмеяться, но из горла донесся лишь клекот. — Только сунься, я и зубами тебе шею сверну!
Ворон вновь чуток повернул голову, и взгляд его, как показалось Горяю, ушел куда-то вниз. Горяй на всякий случай проследил за ним и с удивлением обнаружил подходившего к дереву князя Велислава.
Князь махнул рукой, и стражник немедленно сорвался с места, не забыв, правда, подарить сотнику ободряющий взгляд. Велислав подошел к дубу, запрокинул голову и долго вглядывался в Горяя. Сотник же смотрел в сторону, явно избегая княжеского взгляда.
— Разве не предупреждал я тебя, Горяй? — тихо спросил Велислав. — Разве не стоял я за тебя горой, а? Ты же был как брат мне. Как же ты мог, Горяй? Как у тебя… Как ты мог предать меня?
— Не говори так! Не предавал я тебя, князь! — резко отозвался сотник. — Не предавал никогда ни в мыслях, ни в делах! А что до Всемилы… Люблю ее, неужели это так сложно понять?
— Я все могу понять! — возвысил голос князь. — Кроме одного — тебе что, девок в городе мало оказалось? Какого рожна ты на мою дочь позарился, а, пес шелудивый?! Как ты смел забыть место свое песье, а?
— Сердцу нельзя приказать! — бросил Горяй. — Сердцу все едино, княжеская дочь или какая.
— Сердцу-то, может, и нельзя! — вскричал Велислав. — Но тому, что меж ног у тебя чешется, завсегда можно! И ежели ты сам не хочешь это сделать, тебе помогут!
