Ольга Денисова - Учитель
– Че побелел? Страшно? – усмехнулся Гаврила, – вот и мне тоже страшно. Кто тебя, дурака, знает, что ты воеводе расскажешь о нашей «всенощной»? Туче Ярославичу эти «всенощные» вроде охоты, вроде кутежа – от скуки да от веселого нрава. Вчера он тебя ласкал, сегодня обиделся, завтра простит и снова приласкает… Что в голову придет, то и сделает – он о последствиях думать не привык. Он не злой, в общем, человек. Наоборот, добрый наверное. По-своему. Но обидеться может здорово – ночами от злости не спать. Про тебя сказал: сколько волка не корми… Я сначала против тебя настроился – зачем мне соперник? А теперь думаю – а пусть. Вдвоем веселей, да и не выкинет меня боярин на улицу. И келья при мне останется, и перина, и стол, и табак.
– Я уже сказал боярину, что об этом думаю. Тебе повторить?
– Не надо! Знаю я, что ты ему сказал. Чистоплюй, – Гаврила скривился, – я тебе совет дать хочу. И тебе, и мне спокойней будет, если ты согласишься с боярином. Ну, а если совсем не хочешь – сиди тихо дома, носа оттуда не высовывай, дай ему время все забыть. Он забудет, простит, еще и любить тебя станет – он такой, ты ему на самом деле понравился. А я позабочусь, чтоб он не совался к воеводе. И чем тише ты будешь сидеть, тем легче мне будет его удержать.
– Это все? – Нечай достал ногами пол и собрался подняться.
– Да погоди. Сядь, – расстрига нетерпеливо изогнул губы, – не понял ты ничего тогда, ночью, вот и взбрыкнул. Я рассказать тебе хочу… Может, ты иначе будешь думать об этом, может, тебе все это по-другому представится.
Глаза его вдруг загорелись, он рывком поднялся и подскочил к столу.
– Вот, гляди, – он дрожащей рукой протянул Нечаю книгу, – ты по-латыни читаешь?
– Нет, только по-гречески, – ответил Нечай.
– Жаль. Впрочем, у нас латыни никого не учат. А то бы я тебе дал ее прочесть. Я тебе так расскажу, – Гаврила сел, прижимая книжку к груди, – я ее перевожу сейчас, на славянский. У меня от этой книги все внутри перевернулось, будто глаза открылись! Я ведь монахом был, сан получил в молодости еще, в двадцать лет стал диаконом, а в двадцать пять – иереем. Только скучно мне там было, душа в небо рвалась, а тут – постная жизнь: молитвы, молитвы, молитвы. И чувствовал я, что вместо того, чтобы к богу приближаться, меня все сильней клонит к земле. Будто кто мне огромный сапог поставил на голову – и давит, словно я жук навозный: в дерьмо, в дерьмо! Чем больше ползаешь – тем сильней дерьмо вокруг себя ощущаешь. Еще восемь лет я так прожил; от скуки надзирателем пошел над теми, кого к нам на смирение отправляли. Тогда шалупонь одна шла: тот родителей не уважает, этот жену бьет, тот девок портит, этот по пьянке в храме сквернословит. И сроки были смешные – кого на полгода, кого на три месяца присылали. А потом, после Никоновского собора, и началось! Жгли раскольников целыми избами, в ямы бросали после пыток, в каменных мешках замуровывали – меня и то жуть брала. Ты представь – в стене ниша два аршина на аршин, меньше гроба, а туда человека запихивают и кладкой каменной замуровывают эту нишу, только дырку с кулак оставляют, чтоб воздух проходил, и кружка с водой пролезала. А он обожженный весь, с вывернутыми руками, с рваными ноздрями, спина кнутом исполосована, и язык с корнем вырван. И жили же они там! С ума сходили, конечно, но не сразу ведь! Идешь по монастырю, и стены стонут, и земля стонет – из ям голоса тихо так доносятся, словно из могил. Вот он рай, думаю, на земле! Что ж на небесах-то делается? Из-за чего сыр-бор-то? Ведь ерунда, выеденного яйца не стоит! Скорей бы уж, думаю, явился их антихрист, да положил конец этой распре! Хотел к настоятелю пойти, чтоб отпустил он меня подобру-поздорову. А потом смекнул: настоятель решит, что и я раскольник, и окажусь я сам в этой яме, заживо гнить. Да и где это видано, чтоб из монастыря так просто кого-то отпустили? В общем, сказал я, что в скит хочу удалиться, на север, в глухие леса. И что ты думаешь? Отпустил! Послушание назначил, письмо написал какому-то игумену, денег в дорогу дал.
– Сбежал? – спросил Нечай.
– Сбежал! – расхохотался Гаврила, – перво-наперво напился в кабаке, с бабой загулял на неделю – тут меня и увидел кто-то, настоятелю доложил. В общем, от церкви меня отлучили, анафеме предали, но я раньше успел уйти. И так мне понравилось жить в миру! Я ж в монастыре с двенадцати лет сидел. Мне тридцать три было, а я женщину в первый раз пощупал! Я воскрес, как Христос! Вот, думаю, сволочи! Рай на земле устроили! Да на кой ляд мне этот рай! Я всю землю исходил, на пяти морях побывал, чего только не навидался. Латынь выучил, в Риме осел ненадолго. Вот там-то мне один человек книжку эту и подсунул. У них там еще хуже было, чем у нас: папская власть, инквизиция. Да в Рядке бы всех на костер отправили за венки и хороводы, Афоньку – первого!
– Афоньку и Благочинный на дыбу отправит, если хоть раз его проповедь услышит, – хмыкнул Нечай.
– Ну, с этим я согласен, конечно. Я не про это, – у Гаврилы снова вспыхнули глаза, – понимаешь, он мятежный ангел! Он против Бога взбунтовался, не побоялся, что его в ад низвергнут!
– Кто? – не понял Нечай.
– Диавол. Он ангелом был на самом деле когда-то, понимаешь? И не захотел. Рая не захотел! Он в точности как я, такой же! И как ты. Все мы словно мятежные ангелы. Он – за свободу, за жизнь кипучую, за счастье тут, на земле!
– Видел я это счастье. Мне такого не надо, – Нечай опустил голову.
– Да ты не понял! Он придет скоро! Говорят, антихрист уже здесь, на царском троне. Будем жить, как хотим, будем жизнью наслаждаться! Никакого греха, никаких церквей! А сейчас надо его поддержать, надо, чтоб он знал, что мы его ждем, что мы в него верим, понимаешь? И сила в нем необыкновенная! Чего хочешь проси – он все сделает! Вот ты хочешь чего-нибудь?
– Хочу… – Нечай медленно кивнул.
– Попроси его, и он все тебе даст!
– Я хочу, чтоб вы с боярином гробы копать перестали.
Гаврила осекся.
– Странные у тебя желания… А впрочем… Туча Ярославич тоже большой чудило. Третью неделю просит, чтоб людей на его земле убивать перестали.
– Ну и как? Не помогает?
– Я считаю, тут у Князя своя задумка имеется, напрасно боярин беспокоится. Ясно ведь, что это не зверь и не человек, значит – темные силы. А темные силы у Князя в подчинении, это его войско. Откуда нам знать о его промысле? Раз убивает людей, значит, так ему надо.
– Да ну? И чем он лучше бога тогда, а? Объясни мне?
– Он – сильней! – расстрига поднял голову, и лицо его осветилось гордостью.
– Я пришел боярину сказать, чтоб он гробы больше не копал. Как только прах, над которым вы надругались, вернется в землю, так людей на его земле убивать перестанут, – Нечай поднялся.
