Валентин Маслюков - Погоня
А случай никак не приходил. Два долгих, исполненных унижений года поджидал Почтеннейший какого-нибудь ротозея, который будет таскать у себя в котомке, как простой хлам, бесценные сокровища волшебства. Разумеется, Почтеннейший не предполагал, что это будут именно хотенчик и Паракон, он вообще не очень-то ясно представлял себе под какой личиной и в каком наряде объявится наконец Случай. Но когда Случай явился, обознаться уж было невозможно!
С хотенчиком и с Параконом в зубах можно было рассчитывать на благосклонность Рукосила! Тут уж последний дурак не промахнется. А Почтеннейший не числил себя дураком.
Потому-то зажав в зубах деревянную рогулину с волшебным камнем на ней, он мчался задворками Толпеня, лихорадочно прикидывая, как проникнуть к великому государю и чародею.
Большая удача однако лишила Почтеннейшего самообладания, а следовательно, самой способности к здравым суждениям, лишила выдержки и осмотрительности. Заручившись надежным средством успеха, Почтеннейший замельтешил, не зная, за что хвататься и с чего начинать. Давно оторванный от придворной жизни, от последних новостей и сплетен, Почтеннейший не понимал, где искать государя. Действительно ли он в Вышгороде, как настаивает молва, или это своего рода, так сказать, вызванное высшими государственными соображениями преувеличение? Тревога гнала кота, заставляла его петлять, шнырять под заборами, выбирая для бегства самые зловонные, заросшие крапивой и колючками пустыри.
Палку с волшебным камнем кот закопал в темных и сырых, как лес, зарослях чертополоха на мусорном берегу Серебрянки и уже через полчаса, пробираясь кружными путями по заросшим ложбинам, по скользким от дождя глинистым крутоярам, он поднялся на гору к воротам кремля.
На голых подступах к цепному мосту, среди скал негде было укрыться от соглядатаев, чтобы осмотреться и разведать настроения стражи. Почтеннейший достаточно хорошо представлял, что значит потревожить вопросом ничего себе не подозревающего, не подготовленного к встрече с разумным котом обывателя — как это неосторожно; выбирать однако не приходилось. Зуд нетерпения и какая-то умственная растерянность заставляли многоопытного кота лезть напролом, не спросясь броду. Высмотрев попутную повозку, которую тянули измученные долгим подъемом лошади, кот забежал между колесами и под этим прикрытием благополучно миновал гулко стонущий над пропастью мост. У въезда в башню стража остановила упряжку для досмотра, и кот, разбирая людей по ногам, вдруг с тяжкой душевной оторопью обнаружил за сапогами и штанинами в темном нутре проездной башни патлатую зубастую морду… И вторую.
Сторожевые собаки!
К несчастью, занятый совсем другими заботами, не помышляя ни о каких собаках, Почтеннейший вертел в уме, выискивая наиболее изящные и доходчивые в то же время обороты, обращение к стражникам, к самому главному десятнику, по возможности. «Простите, любезнейший, будьте так добры, можно ли вас на два слова?» — складывал он, перебирал так и эдак заветные слова и в нешуточном умственном расстройстве запоздало спохватился, что пора тикать.
Огромный дурной пес по свойственной этому гнусному племени обычаю только глянул. Он не сделал даже попытки разбираться в возникших при виде кота чувствах или выказать свои намерения предварительным рыком, своего рода благородным предупреждением: иду на бой! Он только глянул и уж тогда, прежде осознанного побуждения, знал, что сейчас будет, словно это «будет» висело над собаками и котами непостижимым роком. Пес рванул, как-то сразу всеми четырьмя ногами бросившись диким скачком вперед. Тележное колесо спасло в этом миг погруженного в несвоевременные размышления кота — пес должен был броситься в сторону, чтобы обогнуть препятствие — в тот же миг Почтеннейший уже летел через мост, вниз по дороге, не чуя под собой ног и в груди сердца, с расширенными глазами, словно глазами он пожирал стремительно, как обвал, прянувшее на него пространство — повороты, камни, скалы и небо.
И все ж таки оглянулся в этом умопомрачительном разлете — тотчас шарахнулся, увертываясь от клыков, — огнем обожгло бок. Кот заметался и вот уж, не помня себя, сиганул в пропасть.
Кувыркаясь по каменистым осыпям, в мгновение ока соскользнул он в облаке щебня и грязи на двадцать и на сорок саженей вниз… И очухался, весь измордованный, обескураженный, изумленный, но живой. Собака неведомо куда исчезла — то ли удержалась на краю пропасти, то ли, напротив, нигде не задержавшись, прокатилась с ужасным шорохом еще дальше и, свернув себе голову, упокоилась у подножья горы. Исчезли и дорога, и мост, величественные стены Вышгорода, ничего не осталось, только мокрые камни скалы и корявый кустарник.
Ближайшие дни не принесли перемен к лучшему. Почтеннейший перепрятывал несколько раз украденные у пигалика сокровища — все больше по ночам, и прятался сам, выбирая для ночлегов чердаки заселенных крысами трущоб, где крыши в частых, как раз на кота, прорехах. Не заметно было, впрочем, чтобы пигалик пытался преследовать похитителя. Да и не мудрено — пойди отыщи пронырливого кота в полном лазеек, проходных дворов и помоек городе! Так что, почитая себя на этот счет в безопасности, Почтеннейший тихо презирал раззяву пигалика за ротозейство. В то же время новые и новые затруднения на пути к Рукосилу-Могуту лишь увеличивали раболепное восхищение будущим властелином, которое предусмотрительный кот уже начинал воспитывать в себе и лелеять.
Через три дня окончательно выяснилось, что сторожевые псы не оставляют проездную башню Вышгорода денно и нощно. Стража досматривала людей и грузы, а собаки стерегли всякую мелкую тварь, вроде котов; среди котов, среди собак, в особенности, и, разумеется, среди птиц значилось немало оборотней. То были лазутчики иностранных государей и местных, доморощенных волшебников, которые все попрятались, как не было, при взыскательном управлении великого слованского государя Рукосила-Могута, но вовсе, понятное дело, не исчезли.
Дни шли за днями, а Почтеннейший не находил способа и подступиться к Вышгороду. Следовало, верно, вступить в переговоры с кем-то из младших чинов Рукосилова воинства, но Почтеннейший кот испытывал глубокое отвращение к одной только мысли о необходимости объясняться со всякой мелкой сошкой. Такого рода объяснение предполагало ту или иную степень взаимного доверия, а доверительность, доверчивость вообще не значились среди добродетелей Почтеннейшего, который понимал только основанный на любви и страхе договор: с одной стороны, снизу вверх, почтительный страх и верноподданная любовь, с другой стороны, сверху вниз, — все остальное.
