Мастер Чэнь - Любимая мартышка дома Тан
А чего ты хотел, сказал я себе, если вся история с похищением была одной великолепной глупостью. И самое умное, что ты мог сделать, – это решиться на эту авантюру в одиночку. Потому что подставлять под почти верную смерть своих людей в этом случае было бы просто недопустимо.
Неужели это я пошёл на все эти глупости? Неужели я всерьёз думал, что все эти шеренги гвардейцев и чиновников так и не поймут, что происходит на их глазах? Ну, хорошо, женщина в зелёном платье пошла помолиться, через короткое время их собрат выносит лишившуюся чувств женщину в том же зелёном платье, сдаёт её в руки палачу, лица её не видно – это хорошо, это умно. А пожар после этого события – что ж, пожар как пожар, чему же гореть, как не кухне.
Но ещё до того часовые на воротах, будь они поумнее, могли бы рассмотреть мои штаны и обувь, непохожие на нормальные офицерские сапоги из козлиной кожи с завязками, и тихо доложить обо мне караульному начальнику. Тот мог бы потребовать объяснений, которых я дать никак бы не мог. Далее – смерть…
Или же – двор мог бы быть окружён солдатами со всех четырёх сторон, и тебе оставалось бы молча смотреть, как затягивается шёлковый шнурок в руке евнуха Гао Лиши. Потом повернуться и бежать к коню, иначе расспросы и – смерть…
А если бы Лю осталась жива? Мог бы я незаметно воткнуть нож ей под ребро, отняв последние мгновения жизни? Боюсь, что нет. Тогда я просто схватил бы Ян в охапку у алтаря и рванул бы с ней к выходу через горящую кухню. Наконец – что самое вероятное – кухня не загорелась бы, ты бежал бы с несчастной Ян к коню, а какой-нибудь гвардейский дувэй орал часовым, чтобы те закрыли ворота. И далее – смерть…
Надо всё же признать: не так плоха была эта идея – поджечь кухню. Часовым у ворот, которые не видели казни и не имели понятия о том, что происходит там, во дворике, видно было лишь, как от пожара разбегаются веером по внешнему двору полуодетые посудомойки и солдаты, и мы среди них. Крики «пожар» заглушают крики «лови его». Да, неплохо.
Но что дальше? Вот я сижу на поляне, как последний идиот…
А самая прекрасная женщина на земле опускает свои округлости в наполненную струящейся водой песчаную ямку, подставляя лицо ручейку, журчащему с холмика над её головой. Медленными движениями моет грудь, осторожно приподнимая её и посматривая на тебя смеющимися глазами. Остатки тряпок, кое-как выстиранные, висят на ветвях соседних кустов: ого, оказывается, можно обойтись и без служанок? Предвечерние птицы начинают перекликаться в листве, а это значит, как учил господин Ду, что никто не подкрадывается к твоей поляне.
Вот твоя награда. И ты сидишь, боясь пошевелиться. Не говоря о том, что ноги у тебя как будто налиты железом, а голова кружится и гудит.
– Когда ты тоже вымоешься, я, пожалуй, согласилась бы ещё раз ощутить твои руки… вот в этих местах, которыми я билась о седло – они начинают жутко болеть, – смиренно сказала она мне, сделав строгое лицо. – И ещё ноги… Как будто не конь, а я сама бежала всю дорогу…
Потом она с удовольствием улеглась на живот, привычно подняв одну ногу. Я нажимал пальцами на точки её розовых мягких ступнёй одну за другой – точки, которые должны были вернуть этим маленьким ногам бодрость и лёгкость. Холм нависал над нами сверху зелёным гребнем, охранявшие нас цтицы перекрикивались спокойными голосами.
– Прыгать в седле было ужасно… но ты так хорошо держал меня… а правда ли, что тюрки умеют делать в седле кое-что с женщиной, даже в галопе? – тихо прозвучал её мечтательный голос.
Я продолжал возвращать жизнь её ступням. Дальше же, помнится, была мысль: что же это такое, не может у нормального человека быть таких ног – огромных, ороговевших и растрескавшихся, с большими грязными ногтями.
И следующая мысль: а что делают эти босые ноги на траве в трёх шагах от нас и как это они подобрались сюда совершенно беззвучно?
В полном ошеломлении я поднял глаза на обладателя ног. Возраст этого странного явления был неясен. Губы, брови и щеки его были раскрашены лихо, размашистыми движениями,– он явно не пожалел румян и, кажется, простого угля. Борода клочьями вокруг красных губ и такого же красного носа придавала пришельцу на редкость колоритный – чтобы не сказать звероподобный, – вид, а какие-то древние серые с черным одежды не были похожи ни на что, особенно – доходившие до колен широкие штаны. Это был ни в коем случае не крестьянин, и не чиновник, и не горожанин… скорее картинка со странно знакомого старинного свитка.
Оказаться перед незнакомцами босым (и без головной повязки) для жителя империи было верхом позора – но стоявшую передо мной личность это никоим образом не смущало. Личность (серая головная повязка на ней всё-таки была) наблюдала за движениями моих пальцев со смесью снисходительного одобрения и удивления.
– Хэй, – гнусавым голосом сказал мне незнакомец, подняв ногу и став похожим на какого-то журавля в серых перьях, – а вот это ты знаешь?
Тут он, балансируя, показал мне заскорузлым пальцем две точки пониже колена.
– Ну, конечно, – как заворожённый отозвался я, послушно переводя пальцы к указанным точкам. – Но это потом, сначала ведь надо пройтись вот здесь и здесь…
Тут я окончательно понял, что всё это – какой-то болезненный бред. А серый человек, кивнув, поднял над головой руки и похлопал в ладоши. «Хэй», – донеслось откуда-то сверху. И я чуть не упал на траву, увидев, что с высокого гребня холма прямо над нами свешиваются ещё три головы, увенчанные серыми шапками разных конфигураций. Затем в листве зашуршало, и вниз начала спускаться странная конструкция – какое-то деревянное сиденье на верёвках.
– Вы это, поскорее, – сказал несуразный человек, тыкая пальцем в сиденье. – А лошадкой я займусь сам.
Успевшая подняться с травы розовая пухлая Ян абсолютно спокойно, снимая с куста на ходу ещё мокрое тряпье, двинулась в указанную сторону. Мне оставалось лишь пойти за ней, оставив на поляне бесполезный меч, кольчугу, гвардейский мундир, шлем, седло и сумки – а также и Варза, не проявившего к странному человеку никакого недоверия.
Нас в сиденье втащили наверх, среди бивших по лицу веток, – и, глядя сверху на бывшую «нашу» поляну, я увидел, что отсюда она видна как на ладони, а вот подняться с неё вверх без сиденья было бы нелегко.
Далее нас поволокли ещё выше, причём я почти упирался лицом в обнажённые ягодицы Ян – и никого, кроме меня, это никоим образом не волновало. На травянистой площадке Ян, наконец, завернулась в немедленно облепившие её тряпки (в том числе бывшую нижнюю юбку из тонкого, телесного цвета шелка). И мы увидели прямо перед собой деревянные ступени, ведущие ещё выше.
