Анна Коростелева - Школа в Кармартене
— Доктор Квирт? — уточнил он. — Ко мне.
* * *
Дочитав в сто восьмой раз пьесу, в которую он был абсолютно влюблен, Ллевелис задумчиво сказал Гвидиону:
— Ты знаешь, по-моему, они тоже имели его в виду. Судя по ремаркам. Смотри: «рассеянно», «по-птичьи склоняя голову набок», «вдруг рассердившись», «величественно», «роняя туфли на бегу», «решительным жестом отметая все возможные возражения и одновременно окончательно теряя нить беседы». Они точно хотели намекнуть на него еще тогда. В семнадцатом веке.
— У них тоже наболело, — отозвался Гвидион. — Ты лучше подумай, что вам нужно из реквизита.
— Так, кровь не нужна. Крови здесь нет вообще, — стал соображать Ллевелис. — Но вот для второй пьесы… вспомни, как она начинается.
…Идти парламентером к Змейку в одиночестве никто не отважился, поэтому подошли все вместе.
— Вы не могли бы помочь нам со спектаклем? — выпалили первокурсники нестройным хором.
— Вы хотите, чтобы я сыграл Ричарда Третьего? — безразличным тоном спросил Змейк, не отрываясь от работы. — Пожалуйста, я с удовольствием.
— Нет, нам нужна гроза. То есть нам нужно устроить бурю! — рискнул МакКольм.
Змейк поднял голову и посмотрел на них.
— Пиротехническими средствами хорошей грозы не добьешься, — в раздумье сказал он. — Я глубоко убежден, что самую лучшую бурю вам может устроить профессор Курои, — и когда все приуныли, Змейк добавил: — Или, если качество грозы вас не очень волнует и вы согласны удовольствоваться внешним подобием, можно, на худой конец, обратиться к Кервину Квирту.
* * *
Двинвен играла в спектакле Крейдиладд, к которой сватались три чужеземца. Двое из них были совершенно экзотические, — согласно тексту пьесы, из Бенгалии и из Аравии, — а третий был всего-навсего из Франции, и, собственно, он-то и получал в конце концов руку Крейдиладд.
На первой репетиции Афарви, игравший будущего супруга Крейдиладд, заглянул в листы с текстом пьесы и разочарованно сказал: «А почему француз?» «А что?» — сказали все. «А может быть, вот так?» — предложил Афарви. Он сложил руки ладонями внутрь и начал с небольшим акцентом, заключавшимся в нелюбви к закрытым слогам:
— Поистине, ваш стан подобен побегам бамбука, ножка — бутону лотоса, лицо — чистейшая яшма!.. Позвольте мне преподнести вам на память безделицу — золотые шпильки с фениксами, — рука Афарви нырнула за ними в широкий рукав. — Мне стыдно за эту ничтожную поделку, не стоящую и минутного вашего внимания. Буду счастлив, если они сгодятся на гостинцы вашей прислуге.
Уже на второй минуте все участники спектакля бросили свои дела и, столпившись перед сценой, задумчиво смотрели на игру Афарви. Он кланялся, улыбался, откидывал назад длинную косу, подбирал полы какой-то будто бы длинной одежды и доставал какие-то шпильки и нефритовые диски из рукавов. Игра его была столь выразительна, что все ясно представляли себе его в чем-то ниспадающем до пола, с широкими рукавами, с поясом, на концы которого он, по-видимому, опасался наступить, и с веером на длинной ручке. На лице его иногда отражались необъяснимые эмоции. Когда он поднес Крейдиладд личную печать из нефрита и зимний домик для сверчка, сделанный из тыквы, плотину общего терпения прорвало.
— Должны ль мы нашу дочь, красу Уэльса, отдать за это вот не знаю что? — трагически спросил Ллевелис. — Не лучше ль ей остаться незамужней иль вовсе схорониться в монастырь?
— Да кто сказал, что он был из Парижа? — возразил Афарви. — Тебе какая разница вообще?
— А та мне разница, что ты как хочешь, но я за ней в Китай не потащусь, — отрезал Ллевелис.
— Тебе зачем в Китай?
— Да по сюжету! Ты пьесу до конца вообще читал?..
Все замолчали, обдумывая сказанное. Тем временем рядом, где репетировали вторую пьесу, тоже происходила ссора. Там МакКольм, игравший шотландского военачальника, был недоволен своим королем.
— Да что же здесь не нравится тебе? — мирно спрашивал его Бервин, игравший короля. — Ведь добрым королем он назван в пьесе.
— Когда король на добром скакуне и добрый меч чуть что пускает в дело, он и зовется добрым королем! Такой король с налета рассекает и всадника, и лошадь пополам, и перед ним трепещет все живое, — возражал МакКольм. — А ты тут что сейчас изобразил? Да ведь тебе никто не подчинится! Тебя любой шотландец осмеет и отодвинет в угол вместе с троном, чтоб место для танцулек изыскать! — издевательски сказал он.
— Так ведь король и впрямь уже немолод, — робко рассуждал Бервин. — Лета военной доблести прошли, теперь он светоч мудрости на троне.
— Так что же ты играешь слизняка? С размаху дай двоим-троим по роже, чтоб мудрость всем воочию явить!..
В какой-то момент все прекратили страшный крик, переглянулись и уяснили себе, что им нужен режиссер. Через полчаса обескураженный Мак Кархи уже принимал делегацию.
— Только вы, доктор Мак Кархи! — стонали все. — Пожалуйста! Или мы пропали!..
Мак Кархи открещивался от этой должности, как мог, говоря, что он не одет, что у него самые недобрые предчувствия, что представления о драматургии у него достаточно мрачные, но в конце концов, прочитав пьесы, сдался. После этого он пришел на репетицию, прямо в джинсах и клетчатой ковбойке, чем поразил всех, так как никто никогда не видел его в таком наряде, сел на стул, закинув ногу на ногу, и навел порядок в умах и постановке.
— Бервин, сделайтесь на минуту коршуном, — попросил он. — Да не таким. Старым коршуном, с поседевшими перьями, злобным и здоровенным. Поглядите медленно направо, налево… Очень хорошо. А теперь, не выходя из образа, превратитесь обратно в себя. Очень хорошо. Поведите взглядом направо, налево, — говорил Мак Кархи, и было видно, что он ловит какую-то ускользающую мысль. Затем стало видно, что он ее поймал. — И возьмите в руку посох. Ну как, Фингалл, устраивает вас такой король?
— Нормально, — небрежно процедил Фингалл, но заметно было, что от присутствия нового короля ему слегка не по себе и смотреть в его сторону он избегает.
— Афарви, вы с вашим китайским амплуа отходите на второй план. Руку Крейдиладд вы не получите, но в качестве одного из экзотических женихов оставайтесь. Вместо бенгальского. Китаец и араб добиваются руки Крейдиладд. Дилан, вы сыграете француза.
Когда Крейдиладд лишали наследства, двое женихов отказывались от нее в приличных выражениях, и только один, а именно — французский, — по-прежнему готов был взять ее за себя, хоть в рубище.
Теперь изо дня в день на репетициях Афарви лицемерно отказывался от Двинвен. Он, опасливо пятясь назад, с поклонами говорил, что в его стране непочтительность к родителям — тягчайшее преступление, что ее путь к вечному Дао еще слишком нетверд, загонял сверчка в домик, закупоривал домик крышкой, клал его себе за пазуху, закрывал лицо рукавом и испарялся.
