Вероника Иванова - Право быть
— Почему спрашиваешь?
— Потому что не знаю, как ты, а я предпочитаю уходить в Серые Пределы с чистой совестью, и раз уж рядом нет всех тех, у кого стоит попросить прощения, обращусь хотя бы к богам.
— Думаешь, им нужны твои жалобы и стенания?
— Мне нужны. А боги… — Борг посмотрел в потолок. — Пусть слушают, если хотят. А не хотят, им же хуже.
Могу поручиться, что услышат. Что дальше сделают с молитвой, угадать трудно, но запомнят твое последнее слово, не сомневайся.
— Так что, пора?
Умирать? Ох, и так настроение мерзейшее, а он, вместо того чтобы гнать мысли о смерти прочь, наоборот, подзывает, щедро рассыпая корм и клича: цып-цып-цып! Так и вижу, как по полу комнаты снуют скелетики кур, беззвучно разевая голодные клювы.
— Некоторое время у нас еще точно имеется.
— И сколько его?
У тебя больше, у меня… Последние крохи. Смерть — личное дело каждого, и вовсе не обязательно делить с кем-то ее недобрые дары.
— Не рановато ли ты собрался прощаться с жизнью? Да и вообще, с чего ты взял, что умрешь?
Рыжий посмотрел на меня, как на умалишенного.
— Если эта сучка и оставит нас в живых, что вряд ли… — Он запнулся, словно то, что хотел сказать дальше, было постыдным и непристойным. — Я не хочу жить рабом. Тебе не представить, что это такое, когда собственное тело слушается чужих приказов!
Ну почему же, представляю легче легкого. К тому же покорность тела еще не самое страшное, и пора бы Боргу это понять.
— Только тело?
Он чуть насторожился:
— Что ты имеешь в виду?
Захотелось широко улыбнуться, но веселье в преддверии Серых Пределов выглядело бы неуместной и жестокой издевкой.
— Помнишь тот вечер, у костра в привальном круге?
— Помню, — кивнул великан, сразу заметно помрачнев.
— А что тогда случилось?
— Ничего особенного.
— Совсем-совсем?
Он отвернулся и несколько вдохов напряженно смотрел в стену. Наверное, чтобы набраться смелости и сказать:
— Извини.
— За что?
— Я… я ведь хотел тебя прибить. Честно, хотел. — Борг помолчал и добавил, с куда большим чувством: — И ведь было за что!
— Разве?
Карие глаза возмущенно моргнули.
— А то нет! Зачем ты вернулся в столицу — твоя забота, но натворил столько дел… И я бы на месте принца взбеленился.
— Кто же тебе мешал? Мог счастливо свалить все несчастья на меня и остаться при дворе.
— Мог, — ворчливо подтвердил рыжий. — Да и надо было так поступить!
— Ну, упущенного случая не вернешь, к сожалению. И все-таки спрошу, можно? Почему ты поступил иначе?
— Почему, почему… — Он перевел хмурый взгляд на носки сапог. — Потому что наполовину ты все равно был прав.
— Только наполовину?
— Не ехидничай! Герцог был слишком важен для престола, чтобы позволять ему умереть.
Знаю. Очень хорошо знаю. Мне не требовалось проникновенной речи Ксаррона, чтобы понять всю глубину последствий неурочной гибели одного из самых влиятельных аристократов Западного Шема. Еще по пути в сад маркизы я рассчитывал уладить дело мирно и с наибольшей выгодой для всех участников. Но увы, внезапно выяснившиеся подробности перевернули мои представления о необходимости с ног на голову.
— Я и не позволял. Я его просто взял и убил.
— Ты… что ты сделал?!
— Убил.
Борг тряханул головой, как будто это могло помочь ему привести мысли в порядок.
— Нет, когда ты так говоришь, значит, на самом деле все было по-другому. Я слишком давно тебя знаю, чтобы поверить в эту чушь!
И он прав, фрэлл его подери. Не надо было строить из себя всезнайку, тогда и другим жить было бы проще. Рассказать все от начала и до конца? Почему бы и нет.
— Герцог попросил его убить.
— Попросил? Но зачем?
— Потому что тоже не хотел жить рабом. Ты же не хочешь?
Великан несколько вдохов смотрел то на меня, то на собственные ладони, причем с равным недоумением.
— Подожди! Я ведь сказал так потому, что внутрь меня посадили какую-то тварь, которая заставляет подчиняться. А герцог…
— С ним было примерно то же самое. Только тварь была частью него самого.
Вопросов не последовало, зато взгляд Борга был красноречивее языка в своей мольбе об объяснении.
— Давай вернемся к немного другим событиям, хорошо? К костру. Ты хотел убить меня, верно?
— Да, хотел. Уж не знаю, что на меня вдруг нашло, но… Причины были.
— Вот. Именно. Причины были. Но вовсе не те, которые ты пытался недавно привести.
— Какие же еще?
Я облокотился о колоду, устраиваясь на полу поудобнее.
— Человек способен одновременно держать в голове сотни разных мыслей и чувств. Да, ты считал меня виноватым в случившихся несчастьях. Но при этом соглашался с тем, что у меня было право на дуэль. Половина на половину, ведь так? И ни одна чаша весов не перевешивает, пока… Пока не вмешается кто-то со стороны. Вот возьмем, к примеру, мужчину в возрасте, прожившего в супружестве не один десяток лет. Его жена тоже не молодела все это время, так что растеряла былую привлекательность, и муж это, разумеется, видит. Но он помнит и о прошлом счастье, поэтому столь разные мысли живут друг с другом вполне мирно. И вдруг, представь, муж встречает молодую красавицу, которая благоволит ему, неважно по какой причине. Так вот, даже если она не будет день изо дня зудеть возлюбленному на ухо о том, как стара и страшна его старая жена, он, постоянно сравнивая их между собой, рано или поздно поставит свою прежнюю любовь на последнее место. Понимаешь, о чем я?
— Другая мысль стала сильнее?
— Да! Причем благодаря тому, что происходило не внутри, а вокруг человека.
Борг, несмотря на расстроенные в ожидании смерти чувства, соображал быстро. Правда, слишком прямолинейно:
— Хочешь сказать, что я полез на тебя с ножом не по собственной воле?
— А вот тут ты немного ошибаешься. Именно по собственной. Если бы в твоей голове не жило желание спустить с меня шкуру, ты бы не схватился за оружие.
— Но почему я вдруг захотел его исполнить?
— Потому что…
Говорящая с водой не имела возможности насытить нашу плоть серебром, зато навела густой туман, чтобы поскорее добраться до наших сознаний через кровь. Но вряд ли она с каждым занималась отдельно, ведь если вспомнить, сколько сил ей понадобилось на уговоры одного только зверька, живущего во мне… Нет, женщина давила сразу на всех нас. Вот только как? Какие мысли посещали в тот вечер меня?
Равнодушные.
Мне не было никакого дела до людей рядом со мной, даже судьбы мира, состоящего из плоти моих родственников, вдруг стали мне безразличны. Я как будто в единое мгновение лишился всех чувств, составляющих человеческую природу: не злился, не ненавидел, не любил, не желал. Я бесстрастно смотрел на происходящее, не собираясь умирать, но и не думая о сохранности чужих жизней. Впрочем, тогда мне все казалось естественным и непротиворечивым, а следовательно, не требующим к себе критического отношения и уж тем более не требующим исправления. Это были мои мысли, несомненно, но они почти всегда прятались где-то в глубине. Или я их прятал сам, осознанно и целенаправленно? Похоже на то.
