Марина Дяченко - Магам можно все
Женщина наконец-то посмотрела на меня.
О ужас! Целое мгновенье мне казалось, что та поднялась из сундука, каким-то образом выбралась из подвала и явилась в клуб, чтобы меня разыграть…
Карие глаза, испуганные и радостные одновременно. Веки, подкрашенные разными красками — коричневой и золотистой.
— Ора?!
— Хорт, — она счастливо и укоризненно улыбалась. — Ну что же вы… сперва заставляете меня ждать и волноваться сова знает сколько, потом врываетесь, будто сумасшедший, на нас же все смотрят, вы только оглянитесь!
За моей спиной рушились, грохоча, сбитые на бегу стулья.
— Ора…
— Да что с вами? — она перестала улыбаться.
— Ора Шанталья… это вы?
Она пожала плечами — уже с раздражением:
— Ради совы, Хорт… вы поставили меня в неловкое положение.
Меня тронули за плечо; я обернулся. Господин председатель смотрел обескуражено, на плече у него топталась сова, за спину прятался мальчик-слуга.
— Господин зи Табор, как я рад вас видеть…
— Прошу прощения, — сказал я деревянно. — Приношу свои извинения тем господам, кого я случайно… готов восполнить ущерб…
— Ну что вы, — председатель покачал головой. — Дорогой Хорт, человек, долго владеющий Карой, становится порой совершенно невыносимым в общении, все мы это знаем… Я подошел спросить, не нуждаетесь ли вы в помощи клуба?
— Спасибо, — прошептал я.
Весь зал смотрел на меня. Сильные и слабые, знакомые, незнакомые, смутно знакомые, полузнакомые…
Я кашлянул:
— Господа… Прошу прощения. Приношу свои извинения всем, кого обидел…
Сидящая Ора смотрела на меня снизу вверх. Без улыбки.
Я взял ее за руку и, не глядя по сторонам и не слушая реплик, повел к выходу.
Она почти не сопротивлялась.
* * *Ее рука была в моей руке.
Теплая. Живая.
Остальное не имело значения.
— Где вы остановились?
— Хорт, ради совы… Что случилось? Вы покарали Препаратора? Нет, вы не покарали, ваша Кара при вас… Значит, Голый Шпиль — не Препаратор? Или вы не смогли отыскать его? Что случилось, не мучьте меня, вы ведете себя странно…
— Где вы остановились?
— Второй месяц живу в «Отважном суслике»… На что-то более приличное у меня не хватает денег…
Я перевел дыхание. Опять «Суслик»… Знак? Случайность?
— Куда вы меня тащите? Вы знаете, где «Суслик»?
— Я сам там когда-то жил… Ора, давайте помолчим. До «Суслика» — просто помолчим, ладно?
И мы пошли, как добропорядочная пара — кавалер и дама, рука в руке и гордая осанка; я едва сдерживался, чтобы не перейти на бег.
Вот знакомая улица.
Вот фасад «Отважного суслика».
Вот хозяин — узнал меня, кланяется. Вот ключи от номера… Вот лестница, которую моет по утрам ленивая служанка…
Вот мы и пришли. Номер не тот, где обитал когда-то я — я-то выбирал лучший, а у Оры проблемы с деньгами.
У меня, впрочем, тоже. Банка лопнула, вода растеклась по земляному полу…
Не то.
Ора отперла номер — я механически отметил, что кроме замка на двери имелось слабенькое сторожевое заклинание.
— Добро пожаловать, Хорт…
Первым, что я увидел, войдя в комнату, была большая птичья клетка на столе, клетка, накрытая темным прозрачным платком. Внутри клетки угадывался силуэт птицы — совы, разумеется, очень маленькой ушастой совы.
— Вы ведь терпеть их не можете, — сказал я, остановившись.
— Да, — виновато призналась Ора. — Но есть такая примета — если хочешь благополучного разрешения рискованного дела — заведи себе новую сову. Ваш поход к Препаратору был делом более чем рискованным, и я решила…
Я не то чтобы обнял ее. Я просто взял — как собственность, как едва не потерянную вещь, я прижал ее к себе, услышал биение ее сердца, услышал запах живого тела — живого, а то мне ведь в какой-то момент взбрело в голову, что это ходячий мертвец, призрак явился из неизвестной могилы, что эта Ора — ненастоящая…
— Хорт?!
— Неважно, — пробормотал я невнятно. Губы мои заняты были делом, не имеющим отношения к артикуляции.
— Хорт… Да что вы…
Никогда прежде я не позволял себе быть страстным.
Страстный маг — это что? Это глупость…
Никогда прежде.
За окном мокла осенняя ночь — а я слышал запах солнца в зените, запах поющих сверчков, запах зверьки, бегущей сквозь лопухи.
Чистые грубые простыни. Потолок в опасно растрескавшейся лепнине. Светлые волосы на подушке:
— Хо-орт…
Да, меня так зовут.
Впрочем, уже неважно.
* * *Совенок таращился круглыми глазками. В нем не было равнодушной вальяжности, присущей взрослым совам — он был ребенок, он не боялся смотреть бесхитростно и прямо. С добрым утром, сова; я заботливо накрыл клетку темным прозрачным платком. Скоро взойдет солнце.
Ора спала, я видел маленькое розовое ухо под спутанными светлыми прядями.
Комната выглядела, как после битвы на подушках. Опрокинутый канделябр, на бархатной скатерти — дыра от упавшей свечки. Груда страстно перепутавшейся одежды: моя сорочка свилась в единое целое с Ориной нижней юбкой, и белые, не потерявшие жесткости оборки возвышаются пенным гребнем. Корсет похож на останки древнего животного, ряд крючков представляется строем пьяных солдат, панталоны улеглись совсем уж неприлично, и змеиной кожей притаился под столиком одинокий чулок…
Осторожно ступая между раскатившимися из кармана монетками, я подошел к окну. Красивое это зрелище — погожий осенний рассвет на заднем дворе второсортной гостиницы. Небо разгоралось оранжевым светом, а суетящиеся внизу работники казались плоскими фигурками из картона: кто-то колол дрова, кто-то разгружал телегу с продуктами, фыркали невидимые мне лошади, и к звуку их присутствия добавлялся запах — здоровый запах заднего двора.
Мне больше не нужна Кара. Сова с ней, с Карой. Я жил без Кары двадцать пять лет — и еще проживу; а вот проблему лопнувшей банки придется решать, но не сейчас. Деньги нужны, но не срочно — дом и подвал обеспечит нас всем необходимым на зиму. Спальню надо будет хорошенько обустроить, и пусть будет еще одна спальня, запасная. Гостиная… это уж как Ора решит. Интересно, какое лицо будет у Ятера… впрочем, Ятер поймет. Все зимние развлечения — охота, катания, приемы… Нет, приемов не надо, зачем нам эти постные рожи… Перезимуем и так. Огонь в камине ни о чем не спрашивает, и зимняя ночь ни о чем не спрашивает… Истрачу Кару на первого попавшегося воришку, и дело с концом.
Работник во дворе закончил рубить дрова и принялся собирать их в поленницу; из-за черепичных крыш тонким краешком показалось солнце. Я прищурился.
