Иван Петров - Томчин
В Бухаре, уже после ее взятия, но еще до пожара, я выступал перед собранными по моему приказу самыми уважаемыми горожанами. Было их человек триста, я рассказывал им о планах включения города в нашу торговую сферу, некоторых знал лично. Больше всего меня беспокоило скорейшее восстановление движения караванов по Великому шелковому пути.
Не помню, кто, но кто-то из знакомых спросил, почему я пришел сюда как завоеватель? Ведь он несколько лет знал меня как мудрого правителя, всячески способствующего развитию торговли. Я не мог не понимать, какие убытки понесет государственная казна, если даже на несколько месяцев движение караванов будет приостановлено. Так зачем? Я пустился в объяснения, обвиняя в жадности Мухаммада, обломавшего нам торговлю с арабами, описывая агрессивность его мамаши, готовящей крестовый поход против неверных, и, в конце концов, распалившись, заявил, что я — Бич Божий, занесенный Всевышним над спиной Мухаммада и прочих правителей, своей нечестивой жизнью прогневавших его. Аллах все видит и карает за дело! Бич Божий, это, конечно, Аттила, но мы не в Европе, народ был не в курсе и не спорил. Сейчас, после Тармеза, я думаю, что иногда мне надо просто отрезать язык.
На зиму встал недалеко от Тармеза, несколько севернее, в городке Салисарай. Надо успокоиться, выработать план действий на следующий год, встретиться с сыновьями, собрать донесения о происходящем в стране. Нечего всем вразнобой за мною бегать, здесь я, не прячусь, кто не найдет — сам виноват. Поздняя осень — лучшее время для размышлений. Оккупированные территории приходят в себя, в Бухаре уже началось строительство. После войны пришлю им оставшихся землекопов, побыстрее дело пойдет. Пока оглядываются, осторожничают. Вдруг Мухаммад вернется, опять все сожжет за измену. Ну, пусть подождут, раз так считают.
Десять самаркандских дивизий полностью выполнили возложенную на них задачу. Страна наша, бунта не предвидится, серьезных разрушений при установлении законной власти не было. Этих надо в дальнейшем поберечь.
Первыми прибыли Чагатай с Октаем, младшего и так с собой постоянно вожу. Чагатай, похоже, долго думал и, наконец, решил донести на старшего брата. Хвалить не стал, приказал помалкивать, дал понять, что в курсе. Зучи приехал мрачный, наверно, тоже долго думал, а это ему пока тяжело. Порадовал будущего наследника своим предложением о передаче ему в управление вновь завоеванных территорий, со столицей в Гургани. Ну и кипчакские степи ему в подарок, раз он их так любит. Осталось этот вопрос с матушкой Мухаммада согласовать.
Чтобы не выглядело, как издевательство, заменил остатки воинства Зучи свежей монгольской дивизией Хаадана и дал туземную бухарскую гвардейскую. У самого-то опять нет ничего, скоро зад на морозе отвалится. Завистливому и неторопливому доносчику Чагатаю передал под руку четыре уже ушедших к столице пехотных и две отрарских кавалерийских Толуна. Объяснил, что пехота ему на все про все. И копать, и штурмовать, и хоть с маслом их съешь, но задачу выполни, Теркен-хатун возьми живой. А Октаю дал дивизию Боорчу, назначил главным во всей столичной группировке и в сторонку отозвал. Поговорить.
— Хоть волос с головы Боорчу упадет — на глаза не попадайся, мало не покажется, ты меня знаешь! Не более пяти сотен погибших в дивизии. Монголов беречь. Пехоту палить нещадно. Бухарскую обкатать, если достойные ребята — тебе оставлю. С отрарскими — сам думай. Город желательно сохранить. Братьев придерживай, зверствовать не давай. Половину инженеров пришлю, через неделю выходят, береги.
Объяснил, как нефтью для поджогов в городе и для изготовления горящих снарядов пользоваться. На крайний случай.
— Три инженера проинструктированы. В резерве для тебя будет еще одна туземная конная дивизия, набирал в самом начале, с отрарскими вместе, в гарнизонах стояла, необкатанная. Но люди, вроде, наши, если что — поберечь. У меня свои дела, младшего пока при себе оставляю. Десять самаркандских страну охраняют и спокойствие поддерживают. Одна, пехотная — землекопов. Три дивизии Мухаммада гоняют. Одну, гвардейскую, в Ставке — я. Считай, половину войск тебе доверил, две из шести монгольских дивизий. Дальше сам, привыкай.
Глава 25
Сначала Мухаммад убежал в Балх. Но останавливаться и собирать резервы не стал. Прислушался к себе и перебежал подальше, в Нишапур. Легче не стало. Тогда он рванул в глубь страны. Какие там резервы, только ужас в вытаращенных глазах. Монголы идут!
Таки да. Чжирхо со товарищи переправился через Амударью севернее Балха, там река сужается метров до четырехсот. На подручных средствах, держась за хвосты лошадей, и, что удивительно, без потерь. Вода была теплая. Балх отправил к ним представителей с дарами и принес свою покорность. Чжирхо и Собутай, переминаясь от нетерпения, ее приняли и, получив от горожан указание о направлении драпа хорезмшаха, рванули вслед за резвым параноиком, на скаку продолжая принимать покорность от встречных городков и городов, вроде Мерва. За несколько дней, практически не слезая с седла, проскакали почти семьсот километров до Нишапура.
Совсем другое дело — мой уважаемый зять, Тохучар. Член семьи Чингизхана, ему закон не писан и мой приказ — не указ. Кто за чем, а он сюда грабить приехал. Награбит и догонит. Догонит — и опять награбит. Вместо того, чтобы следить за действиями Чжирхо и Собутая, быть моими глазами и ушами в этом походе, не давать им отклоняться от намеченной цели и сообщать о всех подозрительных перемещениях, не укладывающихся в рамки поставленных задач, эта сволочь, сразу после Балха принялась увлеченно грабить и вырезать городки, уже принесшие свою покорность Чжирхо и Собутаю. И мне в их лице! А что ему будет, не казню же я отца внуков Бортэ? Не казнил. Дивизию отозвал, Тохучара сделал рядовым в родной части, поставил вечным кашеваром на кухню в его десятке, а десятнику приказал бить морду кашевару, если кто-то из его подчиненных будет недоволен приготовленными изысками. Хоть каждый день. Можно чаще. Пускай попробует назад выслужиться, посмотрим, как это у него с кухонным черпаком выйдет. Что сыновьям отпишет, информация разошлась, дело громкое? Что не так — пусть жалуется своему десятнику, отцу десятка. Может, тот чего посоветует.
В Нишапуре Чжирхо предъявил мой розыскной лист на Мухаммада, где я предупреждал власти всех встреченных ими городов и провинций, что за укрывательство и пособничество Мухаммаду наказание одно — смерть. Принесшим клятву верноcти или свою покорность — пощада и прощение. Нишапур предпочел пощаду и показал пальцем на город Тус, несколько восточнее. Тус плохо умел читать или не знал, что такое Собутай и как он относится к выполнению приказа. Или не представлял, что могут сделать с городом десять тысяч конных монголов. Чжирхо молча кусал травинку и щурился. Ввязываться не собирался. Он, как раз, представлял. Собутай еще раз попытался донести до городского руководства, что заинтересован только в их формальном подчинении и указании дальнейшего направления поиска Мухаммада. Зная Собутая, могу сказать, что для него и это — подвиг. Теперь, чтобы проверить, существует ли еще на свете город Тус, туда надо съездить и порыться в развалинах. Может, кто уцелел? Но — были пленные и нашелся след. Мухаммад двигался к Тегерану.
