Олег Маркелов - Рождение героев
– Наемники, – пояснил эль Нарим, обращаясь к спутникам. – Не солдаты городского гарнизона.
– С чего ты решил? – поинтересовался Гефорг.
– Я сам наемник и сумею отличить наемника от гарнизонных солдат, – ответил Экраим. – Мне больше интересно – почему не городская стража охраняет заключенного, а вольные воины?
Преступник был одет в рваные лохмотья, пропитавшиеся в нескольких местах кровью. На вид ему можно было дать от двадцати пяти до тридцати. Черные волосы спадали на лицо безвольно повисшему на цепях пленнику. Однако глаза смотрели ясно и насмешливо, поблескивая в свете фонарей. Горожане стекались со всего города посмотреть на казнь.
Посреди центральной площади высился эшафот с плахой и столом пыток. Здесь же был установлен на крепком основании с системой противовесов толстостенный колокол, чье басовитое звучание и привлекало народ. Вокруг помоста уже собралась приличная толпа зевак, жаждущих любых зрелищ.
К тому времени как телега выехала на площадь, магистрат в черных траурных одеждах уже восседал на одном из трех помпезных кресел напротив эшафота. Сами эти кресла тоже стояли не на брусчатке площади, а возвышались над толпой на деревянном помосте в виде нескольких вытянутых ступеней, обшитых темно-красным сукном. Справа от магистрата восседал грузный мужчина в розовой, расшитой серебристыми рунами мантии, которая выдавала в нем мага Ложи Иллюзий. По левую руку от магистрата нервно ерзал в своем кресле лысый старик с седой всклокоченной бородой и выпученными, болезненного вида глазами. Его роль в этом представлении человеку неместному понять было сложно.
У подножия эшафота неподвижно стоял чересчур полный, облаченный в белую рясу жрец с золотым символом Нахена на груди. По всей видимости, все было готово к прилюдной казни какого-то жестокого убийцы. Все ждали одного – либо головы преступника у ног магистрата, либо предсмертных воплей убийцы и его стынущих на холодном осеннем воздухе кишок. Вокруг эшафота выстроилось оцепление из солдат, держащих в руках факелы на тот случай, если темнота сгустится раньше, чем свершится правосудие.
– Ты, дружочек, хочешь, чтобы мы присоединились ко всем этим никчемным людишкам и принялись глазеть на то, как какого-то парня прилюдно прикончат за украденную горбушку? – возмутился Регнар, который на своей шкуре ощутил «справедливость» правосудия.
– Не глазеть, а просто узнать, что к чему, – пожал плечами Гефорг, не имеющий ничего против казни опасного преступника.
В неспешно приближающуюся к эшафоту тележку из толпы полетел камень. Ударившись о стальные прутья клетки, он отскочил, попав во взвизгнувшую от неожиданности и боли тетку в белом переднике поверх застиранного платья. За первым полетели еще камни, но теперь уже пущенные более метко. Один попал в ногу, а второй – в плечо закованного узника. Тот вздрогнул и попытался, гремя цепями, подняться. Наемники встрепенулись, но копья направили не в сторону швыряющих камни зевак, а в сторону пленника, словно опасались, что в ответ на эти камни он разломает клетку и ринется мстить толпе. Следующий камень угодил в голову узника над самым виском, и по лицу побежала струйка крови. Серо-голубые глаза пленника с презрительной жалостью посмотрели на веселящегося подростка, громко расхваливающего перед дружками свой меткий бросок.
Четверо путников вплотную подобрались к толпе у эшафота практически одновременно с клеткой. Гудящая вокруг толпа распалялась в предвкушении жестокого зрелища.
– Кто-нибудь знает, за что его? – спросила Элейн у окружающих, поднимаясь на цыпочки и пытаясь разглядеть происходящее у эшафота.
– А какая разница? – отмахнулся кто-то из толпы. – Раз магистрат так решил, значит, вина неоспорима.
– Наверное, много болтал и задавал глупые вопросы, – проворчал Регнар, даже не глядя в сторону места предстоящей казни. Впрочем, с его ростом гному все равно не удалось бы хоть что-то рассмотреть.
– Наверное, он убивал беззащитных женщин и детей, – предположил Гефорг.
Знамена королевской династии и стяги с символами двух особо почитаемых в Милне богов Белого Трона – Денмиса и Нахена – трепетали на ветру. Вечернее небо постепенно темнело, заставляя спешить тех, кто занимался подготовкой к казни, и двое палачей, одетых в темно-красные одежды и кожаные длинные фартуки, торопливо раскладывали и развешивали у стола пыток жуткого вида инструмент.
Предположение Нарлинга девушку не устроило, и она обратилась с вопросом к пухленькой женщине, визгливо похрюкивающей в предвкушении кровавого зрелища:
– Простите, уважаемая! Не подскажете мне, что здесь происходит? Кто этот несчастный?
– Несчастный?! А-а-ах! Вы, наверное, не местные! – ответила визгливым голосом толстушка. – Никакой он не несчастный! Казнят убийцу дочери магистрата и сына лорда Гуртена! Ах, какая славная была пара! Ах, как любили они друг друга! Правильно, что казнят! Мало за такое просто казнить! Ах, как я надеюсь, что его и пытать будут!
– А кто убийца? – поинтересовался молодой Нарлинг. – Неужто простолюдин поднял руку на детей благородных семейств?
– Ах, да что вы, какой простолюдин? Это странствующий рыцарь, приблудившийся к нам невесть откуда! Я всегда знала, что у этих бродячих убийц нет ни чести, ни совести! Тьфу! Бродяга, одним словом, и есть! – смачно сплюнула женщина. – Ах, как я люблю слушать, как такие безжалостные выродки орут от страха и боли! И пусть ему достанется сторицей за такое страшное злодеяние. Такие душегубы хуже гоблинов…
Элейн, вдруг почувствовав приступ раздражения и неприязни, поспешила отойти, хотя толстушка все продолжала говорить и говорить. Первые тяжелые капли редко падали со стремительно темнеющих небес на безликую толпу. Однако цвет неба не предвещал долгого и сильного дождя.
Магистрат тяжело поднялся с кресла и вскинул руку, призывая собравшихся людей к спокойствию и молчанию. Дождавшись, когда толпа послушно затихнет, магистрат заговорил сильным твердым голосом:
– Перед вами, честные жители Милна, жестокий и вероломный убийца моей дочери! Это самое страшное для отца – потерять любимое чадо! Вместе с моей невинной доброй дочерью от его рук погиб еще один достойный сын Милна. Это сын почитаемого всеми нами лорда Гуртена, чей род Темных Щитов ведет свое начало с самих основателей нашего славного города.
Сидящий рядом с магистратом старик поднялся, и толпа грозно загудела, словно растревоженный пчелиный улей. Он благодарно покивал, чувствуя поддержку горожан, потом хрипло заговорил:
– Мое сердце плачет от того, что совершил он. Оба наших рода понесли невосполнимую утрату. Бесконечное горе поселилось в наших домах. Они были молоды и сильны. Они могли бы создать великое будущее…
Старик покачнулся, едва не упав с помоста. Толпа испуганно ахнула, но лорд Гуртен удержался. Однако продолжать речь не мог, очевидно, не в силах совладать с навалившимся на него горем. Дрожащей рукой он нащупал подлокотник кресла и обессиленно осел в него. Видя все это, магистрат вновь подал голос:
– Совершенное этим человеком чудовищно и непостижимо для добрых почитателей Денмиса и Нахена. Но я, как справедливый правитель этого города, обязан скрепить свое сердце, требующее страшной и мучительной кары для злодея. Напротив, я должен дать этой черной душе очиститься через покаяние и принять быструю и милосердную смерть.
Он указал на плаху, и толпа вновь загудела, на этот раз разочарованно, чувствуя, что зрелище, на которое все рассчитывали, может обратиться быстрым отсечением головы преступника. Магистрат окинул волнующуюся толпу долгим взглядом и, тяжело вздохнув, продолжил:
– Но если его душа не примет покаяния, отринув ложь и скверну, тогда ему суждено умирать в страшных муках, пройдя через которые он и искупит свой смертный грех.
Толпа вновь приободрилась, послышались даже отдельные смешки и выкрики. Двое солдат освободили узника от цепей, которыми он был прикован к клетке, и, стянув руки за спиной кожаным ремнем, повели к эшафоту. Магистрат опустился на свое место, кивнув священнику в белой рясе. Кряхтя и стеная, тот с трудом взобрался следом за конвоем на эшафот. Со стороны было отлично видно, насколько больших усилий стоил ему этот путь: ступеньки на эшафот сколотили высокие, а клирик комплекцией не уступал откормленному борову. С трудом отдышавшись, он забубнил, повторяя заранее вызубренную речь:
– Во имя Добра! Перед ликами Нахена и Денмиса…
Один из палачей, стоявший на постаменте, подхватил топор и ударом длинного топорища по ногам заставил узника упасть на колени.
– …их именами и святыми деяниями…
Толпа осенила себя знаком Света: оттопырив мизинец и большой палец и сжав остальные, люди коснулись кончиком большого пальца сначала живота, потом переносицы на уровне глаз.
