Наталья Якобсон - Роза с шипами
-- Тебе не кажется, что сама атмосфера в этом замкнутом и в то же время необъятном пространстве напоминает о приходе судного дня...по крайней мере для одного из нас, - жестоко намекнул Ротберт, вытирая тыльной стороной ладони кровавый пот с уже гладкого, без шрамов лба.
-- Для одного из нас? - как эхо повторил я и нахмурился. Зала, действительно, была слишком мрачной, а гул хора духов вполне мог напомнить о судном дне, на миг мне показалось, что я вижу их - сонм призрачных полупрозрачных и гибких, как тростник существ, которые кружат над полом, вьются над мраморными плитами, как стрекоза над водой. Очертания бледных изогнутых крыл замелькали в воздухи, если бы здесь было свеча, то регулярные, сильные взмахи множества крыл тут же бы затушили ее. Поэтому в зале и не было светильников, догадался я. Для освещения был предназначен стеклянный купол в вышине - потрясающая, гениальная выдумка зодчего теней, и какое невероятное стекло, хоть оно и прозрачно, а из него льется почти радужный свет в любое время суток. Жаль, что этого света недостаточно, чтобы разогнать мглу вокруг нас. Даже его лучи здесь кажутся тусклыми и скудными.
Я зажмурился, чтобы не видеть множества призраков, пронизавших все воздушное пространство вокруг нас. Мне не хотелось думать о плохом, только о приятном, о том, как я учу Розу аккуратно выводить пером на бумаге колдовские символы, о том, как читаю стихи ей вслух, как застегиваю у нее на шее новое ожерелье, преподнесенное в подарок. Да, лучше думать об этом, такие мысли придают сил и возрождают желание жить. Я вальсирую с Розой, а за моей спиной полощет крыльями, будто пританцовывая, огромная тень дракона, которой ни чуть не смущалась Одиль и которой немного побаивалась мой прелестная Инфанта. Я танцую с Розой, одной ладонью сжимаю ее тонкую ручку, а та рука, которую я положил ей на талию, как того требует танец, на самом деле вовсе и не рука, а золотистая с пятью изогнутыми когтями длань дракона. Нет, это не слишком безобидное воспоминание. Я постарался вспомнить, как учил Розу фехтовать в галерее статуй, как звенели наши шпаги под аккомпанемент ее веселого смеха, как следили за нами пустые мраморные глаза множества скульптур. Я сам звонко рассмеялся от таких приятных воспоминаний, чем немало смутил Ротберта. Конечно, он был ошарашен, наблюдая за тем, как я, почти, что перешагнувший через порог смерти, вдруг начинаю хохотать, как безумец.
Мои пальцы импульсивно сжали свиток. Я вытащил тугую трубочку из-за пазухи. Пергамент, испещренные множеством колдовских знаков, в том числе и тех, которые сформулировала и приписала в конце Роза, как будто напоминал мне о том, что главная непобедимая сила на моей стороне. Краем глаза я заметил, что Роза достала спрятанный под корсетом клочок бумаги и неуверенно комкает его в руках, словно спрашивая меня стоит ли ей вмешаться. Она лихорадочно соображала, не разозлюсь ли я потом на нее за то, что она посмела встать между мной и моим соперником.
Туго свернутый пергамент начал пульсировать в моих пальцах, как живое, вынутое из груди сердце. В первый миг я даже с ужасом подумал, а вдруг в предсмертных судорогам, мне удалось разорвать ногтями плоть и вытащить собственное сердце, так сильно было биение свитка в моей руке. Я разжал пальцы и выпустил его. Кровь стучала в висках, так, что все звуки в зале, шорохи, шепот, шарканье наших шагов слились для меня в одну сплошную череду ударов гонга. Только крик князя на миг выделился из какофонии звуков настолько, что даже я различил его и содрогнулся от отвращения.
Свиток не упал, а повис в воздухе высоко над полом, развернулся легко и гибко, как разворачивается рулон парчи. Слишком длинный пергамент, подумал я, столько метров, кривой линией опоясавших круг около князя, не удалось бы скатать в тонкую трубку. Колдовские символы ярко вспыхнули на желтовато-белой ленте свитка, особенно ярко загорелась надпись, сделанная Розой. Я все еще мог различить ее красивый ровный почерк в одном из двух концов сплошной ленты. Концы соединились, распались вновь и мне почудилось, что один свиток распался на множество тех, которые я оставил у себя в лаборатории. Они не могли очутиться здесь, но очевидно, где был один из свитков, там же оказывались и все остальные. Бумажными змейками они прильнули к телу князя, оплели его плотной паутиной, узорчатой, как морозный рисунок на стекле, но в то же время прочной и горячей. Я знал, что жар, исходящий от них способен опались. Так и случилось. Я первым заметил, что ресницы Ротберта опалены, что красные следы остались на его коже. Мне было любопытно и в тоже время неприятно наблюдать за этим. Роза за моей спиной тихо, обреченно вздохнула, будто признавая ту суровую, не знающую пощады действительность, с которой сталкивается каждый, ступивший на путь колдовства, и в которую она до сих пор отказывалась поверить. Шарло кинулся было помогать хозяину и тоже попал в сеть. Так мотылек летит на свечу. Шарло тоже обжегся, попытался освободиться, отползти подальше. Сейчас он бы стал умолять о пощаде даже меня, но вряд ли я стал бы его спасать, а может и не смог бы.
Свитки! Свитки! Свитки! Множество крутящихся, бумажных лент. Бумажная паутина, бумажные розы, распускающиеся во мгле и вспыхивающие, как искрами, колдовскими символами. Даже если бы перед нами сейчас разверзлась пропасть, наблюдающим не было бы так страшно. Ройс благоразумно не вмешивался и даже не попытался броситься на выручку хозяину. Мне казалось, что весь храм рушиться, что осыпаются стены и проваливается пол, открывая огненную бездну под сваями грандиозного древнего строения.
Я не верил, что обычные кусочки папирусной бумаги и пергамента способны создать круговерть смерти. Хотя обычными их называть было неправильно. Они всегда были чем-то большим, чем все подряд манускрипты и даже те магические письмена, которые истасканы по миру и не раз записаны для новичков на грифельной доске в школе чернокнижия. Сила, так долго дремавшая взаперти, теперь вырвалась и, решив восстановить справедливость, устроила дьявольский праздник. После долго бездействия надо было дать выход накопившейся энергии. Я следил за разворачивающимся передо мной апокалипсисом не как участник, а как свидетель. Князь оказался прав, для одного из нас настал сегодня судный день.
-- Не для меня! - прошептал я вслух, и рассеченная молнией плита тот час треснула, раскололась на шесть частей, а под ней в образовавшемся проеме блеснули язычки пламени. Огненная лавина. Храм был возведен не крепких сваях и плотно утрамбованной почве. Монолитный пол, как мост был перекинут через пламенную бездну. Тогда почему же в самом храме было так холодно, будто в царстве смерти? Я благоразумно отодвинулся от провала, хотя заранее знал, что пламя не обожжет меня. Я здесь желанный гость и духи, парящие под куполом не дадут причинить мне вреда, а вот князь с его спесью, сворой прихвостней и жертвенными ритуалами уже успел вызвать гнев здешних обитателей. Сейчас они смотрели на меня с высоты и одобряли мою магию. Их ободряющие взгляды в то же время были пугающими. Человека бы пробрала дрожь, но я чувствовал удивительное безразличие, даже когда заметил, что прочная паутина, обвившая князя со всех сторон, вспыхнула змейкой пламени. Огонь полз быстро, передаваясь с невероятной скоростью от символа к символу, опаляя прозрачную юную кожу на руках и лице. Камзол Ротберта распахнулся, и на груди также осталось жженое клеймо. Горящие свитки, приняв форму клешни, уже тянулись к тому месту, где должно было биться сердце, царапали и обжигали слой кожи, чтобы проникнуть под него.
