Орландо Паис Фильо - Энгус: первый воин
— Обещай и клянись честно соблюдать святость. Клянись, что никогда больше не принесешь страданий этому королевству и всей Британии, — потребовал он от Гутрума.
И то, что я увидел потом, поразило меня еще больше. Альфред вдруг медленно склонился перед норманном на колени, поцеловал ему ногу, а потом встал и обнял Гутрума, назвав его сыном. Сбитый с толку таким поведением великого и могучего врага, всевластный тиран-датчанин задрожал с ног до головы и рухнул на колени:
— Ваше Величество, клянусь всем, всем для меня святым!
Я не верил своим глазам! Король целовал ноги разбитому врагу, тирану, уничтожившему полкоролевства! Мое духовное ничтожество сделало меня еще меньше, ибо я почувствовал, что никогда не буду способен на такое смирение. Или на такое величие… Я был совершенно растерян, я искал одиночества, но не мог найти его, я не был готов увидеть в реальности то, чему Ненниус учил меня в тиши келий.
Тремя днями позже в церкви Ведмора, в Чеддере, Гутрум крестился вместе со многими другими норманнами, и Британия получила тридцать новообращенных христиан.
По приказу Альфреда мы праздновали обращение датского конунга двенадцать дней, Уэссекс утонул в радости, а король, помимо всего прочего, еще преподнес Гутруму много даров, включая и новое имя. Отныне он стал называться Этельстан.
Наступил мир, и пришло мое время отправляться домой.
— Ваше Величество, мое понимание мира слишком ничтожно, чтобы охватить значение того, что произошло здесь за последние несколько дней, — я нервно закашлялся. — Я понимаю, что в вашей власти казнить и миловать, но…
Тогда король величественно пояснил мне:
— Надо развивать в себе терпимость, мой друг. Прежде всего нам должно возлюбить Господа Бога. Но вторая наша заповедь — любить ближнего своего как самого себя.
Человека отличает от ангелов то, что человек мельче. Одного человека отличает от другого то, что они сотворены хотя и по одному образу и подобию, но все же несколько различными путями. Человека отличает от святых то, что святые обладают смирением, благодаря которому способны служить Богу и быть духовно гораздо «меньше», чем остальные… И я понял это, глядя на удивительное благородство короля Альфреда.
Когда душа моя повзрослеет окончательно, возможно, тогда я наконец пойму, что за человек был на самом деле Альфред Великий.
Глава восемнадцатая
Встреча в Стоунхендже
Мы праздновали победу, проводя время в многочисленных пирах. Альфред был счастлив, что все постарались поскорее забыть те времена, когда он, одинокий и всеми покинутый, теряя мужество, бродил по болотам Суморсета. К всеобщей радости не было недостатка и в эле. Что же касается Гутрума, то я не спускал с него глаз, ища хотя бы малейшего признака обмана и лукавства, которые должны были скрываться за столь стремительным обращением. Я совершенно не доверял ему, поскольку понимал, что он принял христианство, не имея иного выбора. Но я заметил, что и он, подобно мне, находил положение, в котором оказался, весьма странным. Он вообще был человеком странным, и наружность его изобличала угнетенность и подавленность. Когда Альфред смотрел на него, не скрывая своего счастья, Гутрум только еще ниже опускал голову и словно стыдился такого отношения короля. Несмотря на откровенность и доброту, которую Альфред выказывал норманну после крещения, Гутрум, казалось, понимал высоту и величие своего победителя, и порой я начинал верить, что эта собака и впрямь тронута, что его изменило великодушие Альфреда.
Несколько дней спустя я начал готовиться к отъезду, но Альфред неожиданно вызвал меня. Выглядел он несколько встревоженным и сообщил, что прошлой ночью его посетил некий отшельник, пришедший издалека. Он проводил дни на острове Ионы, в древнем монастыре королевства Уэльс.
— Этот святой человек, Энгус, произвел на меня сильнейшее впечатление. Он сказал, что знает о твоем присутствии здесь, в южной Британии, и просил, чтобы ты подождал с отъездом всего на один день. Он хочет переговорить с тобой.
— Но о чем ему говорить со мной? — удивился я.
— Он утверждает, что встреча очень важна для всех, и судя по тому, как он об этом говорит, я понял, что ты действительно должен встретиться с ним.
Я подумал, что все это крайне странно, но поскольку отшельник обещал появиться на следующий день, то решил остаться и посмотреть, что из этого выйдет. Конечно, задержка немного злила меня, поскольку я действительно торопился с отъездом — я слишком долго находился вдали от Гвинет и теперь жаждал вернуться в Кайр Гвент как можно скорее.
На следующий день, несмотря на то, что стояло уже начало весны, подул пронизывающий холодный ветер. Отлично выспавшись, я окунул голову в чан с ледяной водой и как следует умылся. Будущее теперь казалось мне долгим отдыхом, который уже начался. Я вышел через ворота на равнину и посмотрел на горизонт. Моя жизнь отныне находилась только в моих собственных руках. Я блаженно потянулся и сладко зевнул. Неподалеку от покоев крепко спали мои воины. «Они спят как должно, — подумал я, — зачем же я проснулся так рано?». Я поднялся на стену и опять посмотрел вокруг, наслаждаясь открывшимся мне видом благословенного острова Британия, так долго пребывавшего в кровавом кошмаре. Утро стояло удивительное, и даже порывы холодного ветра казались мне поцелуями.
Неожиданно на горизонте я увидел фигуру человека, одетого в белую рясу. Скорее всего, это был старик. Кто знает, а вдруг это и есть тот самый монах, о котором вчера рассказывал король. Монах… Или нет, отшельник… Да-да, отшельник. Честно говоря, вчера я так устал, что толком даже не обратил внимания на подробности, — да и не хотел, поскольку вся эта ситуация с задержкой отъезда мне не понравилась. Но человек все приближался, и мне стало немного не по себе от его одинокой фигуры, напомнившей привидение. Я видел белоснежную бороду, почти сливавшуюся с одеждой, огромный капюшон, откинутый за спину. Вот я уже ясно различал, что это глубокий старик с длинной бородой и волосами. Он совсем не походил на монахов, которых я видел в монастыре у Ненниуса. Белые развевающиеся одежды придавали ему сходство с призраком — а там монахи всегда носили черное. Словом, я с любопытством ощутил в себе страх перед таинственным человеком или призраком, неумолимо приближавшимся ко мне… «А вдруг это потерянная душа, явившаяся для того, чтобы похитить меня и унести в ад», — со смехом продолжал мысленно пугать себя я, ведь так приятно позабавиться, когда тебя окружают утренние туманы или ночные тени, и ты уже не пугливый ребенок, а взрослый воин, хорошо знающий силу своих рук. Я вспомнил, что ребенком всегда радовался, когда на меня налетали гуси, ибо воображал себе их какими-то морскими или болотными чудищами, таинственными существами небес и земли, вроде драконов из историй, что рассказывали барды в Кайте. И мне было интересно представлять, как мы все побежим от них и станем прятаться… А потом я вспомнил и своих товарищей по играм, и норманнские сказки, которые слышал от отца, и кельтские легенды матери…
