Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)
«Раньше многое было… иначе».
«Мы заслужили кусочек счастья. Минутный. Нам обоим нужна пауза, нужна тишина. Мы нашли ее только вместе.»
«Это не тишина, это наркотический транс, — тяжело сказал собеседник, — Все вокруг кажется красивым и ярким. Но только до той поры, когда рассудок не проясняется. Ты серьезно думаешь, что это любовь? Что это то самое?..»
У Линуса-Два не было рук чтобы сделать подходящий жест, но я отлично представил его.
«Да.»
«Вздор, — рассердился он, — Я не узнаю тебя, друг. В тот момент, когда ты наконец научился понимать сам себя, тогда, когда у тебя наконец нашлись силы подступить к той черте, рядом с которой ты столько стоял… Стоило появится сопливому мальчишке с пухлыми щечками, как ты превращаешься в медузу. Ты опять позволил себе видеть то, что тебе хочется, а не то, что проиходит на самом деле? Очнись, друг Линус, очнись. Потом может быть поздно».
«Для чего поздно? — я пожал плечами. Хотя мог этого и не делать. Нет смысла в жестах, когда беседуешь сам с собой, — Мы оба смертники — и я и он. У нас не было впереди ничего, пока мы не набрались смелости заглянуть друг другу в глаза. Наверно, что-то мы там увидели… Может, кусочек нашего будущего — того, в которые мы уже не верили. Это просто шанс для нас, маленький шанс.»
«Шанс причинить друг другу максимум неприятностей, прежде чем закончить все.»
«Ублюдок.»
«Не оскорбляй сам себя, — сказал он с холодной, как змеиный яд, улыбкой на губах, — Ты сам понимаешь, что у вас с ним нет будущего. Вы потянулись друг к другу только из-за того, что вас влекло взаимное тепло. Так человек протягивает отмороженную руку в самое пламя и не чувствует боли. Все произошло в тот момент, когда каждому из вас нужен был спутник. Но вы оба боитесь друг друга. Ты — из-за прошлого, он — из-за того, что только учится видеть себя и еще не привык к этому зрелищу. Это не может закончится ничем хорошим. Ты и сам это знал — еще с самого первого дня, с самого начала.»
«Эту дорогу мы пройдем вместе, старик».
«Ты идиот.»
«Я сумасшедший романтик. Слишком уставший от себя чтобы пытаться заглянуть к себе в душу еще глубже.»
Рубашка на моих плечах вдруг зашевелилась, запахнулась, прикрыла воротником шею.
— Ты замерзнешь, — сказал Котенок, обнимая меня сзади. В этом объятии не было той испуганной жадности, как вчера, скорее утомленная истома, сонная нежность, — Здесь холодно.
Сам он успел натянуть майку и штаны, но все равно кожа на руках пошла мелкими пупурышками. Я задрал голову и поцеловал его в нос. Котенок тихо засмеялся, потер нос пальцем.
— Можно, я посижу тоже?
— Конечно. Садись, малыш.
Он сел на корточки возле меня, прижался к груди спиной. Поморщился, как от боли, поймал мой взгляд и смущенно улыбнулся.
— Нет, все в порядке. Я так…
— М-ммм… — я зарылся лицом в его волосы, знакомый запах заставил кровь в венах потеплеть. Сквозь волосы
Котенка рассвет выглядел искрящимся, кусочки солнца дрожали на волосках.
— Сейчас солнце взойдет.
— Угу.
Мы сидели на карнизе, как парочка сонных нахохлившихся гребешков, слишком уставшие и счастливые чтобы говорить.
Он терся об меня спиной и тихо-тихо мурлыкал, совсем как разомлевший котенок. Серая полоса светлела и в одном месте уже заметен был алый отсвет уже подбирающегося солнца. Вода в том месте светилась, как вишневая расплавленная медь.
— Я бы хотел сидеть так всегда, — прошептал Котенок, не мигая глядя в ту сторону, — Я мог бы так всю жизнь…
Сидеть рядом с тобой. Чувствовать тебя. И солнце… И море.
— Мы можем так сделать, — сказал я серьезно.
Он опять тихо засмеялся.
— Нет. Ты же знаешь.
Что-то в его голосе зацепило меня.
— Котенок…
— Не надо, — он провел пальцем по моим губам, — Молчи, Линус.
Я осторожно укусил его палец, Котенок взвигнул от неожиданности.
— Мы можем сделать это. Остаться вместе.
— Не надо.
— Почему?
— Иногда у судьбы, когда она отвернется, получается стащить что-то из-под носа, — загадочно сказал он, касаясь пальцем моей переносицы, — Но дважды такие номера не проходят. Нельзя обманывать судьбу бесконечно.
— Я не понимаю тебя.
— Это ничего. Давай помолчим и посмотрим на рассвет?
— К чему дешевый романтизм, — пробормотал я, чувствуя себя немного уязвленно, — Простудимся…
— Нет, — сказал он очень уверенно, — Не простудимся.
И я сразу ему поверил.
Солнце выкатывалось из-за горизонта очень быстро, оно двигалось не робко, отстранняя слабеющий с каждой минутой серый саван ночи, оно уверенно прожигало себе путь, оттесняя последние полосы ночи все дальше и дальше.
В небе появились облака. Может, они были и раньше, но тогда я их не замечал, а сейчас увидел смазанные контуры, изломанные и полупрозрачные, напоминающие следы, которые оставляет на бумаге намоченная, но не отмытая полностью от краски кисть.
— Сегодня будет жарко, — сказал я то ли себе, то ли Котенку, то ли нам обоим, — Видишь, какое небо?
— Так же, как ночью? — невинно поинтересовался тот. Но я достаточно долго смотрел на изумруд чтобы научиться видеть мерцающие в нем искорки.
Котенок ловко отдернул голову, когда я попытался ущипнуть его за ухо, ударил меня лбом в подбородок, прижался теснее и затих.
— Космос, у нас так мало времени, Линус. Я никогда об этом не думал раньше.
— Ты скоро будешь говорить как настоящий герханец, — усмехнулся я. Но шутка не прошла, Котенок даже не улыбнулся.
— Время — это ужасная штука.
— Да. От него нельзя убежать и его нельзя уничтожить. Этого врага победить невозможно.
— Только смириться, да?
У него был такой голос, как будто он хотел чтобы его убедили. Просящий.
Смириться…
— Смиряться нельзя ни с чем, — сказал я упрямо и немного зло, — Тот, кто смирится с неизбежным — уже мертв.
Смирение — это вернейший из всех способов самоубийства.
— Так что тогда? Бороться до смерти, до самого конца? Это красиво. Нас всегда так учили. Но нас не учили, что делать, если перестаешь понимать, за что бороться. Бывает так — борешься, борешься, а потом… Знаешь, как будто участвуешь в орбитальном бою, стреляешь, наводишь орудия, уклоняешься, атакуешь… Бьешься, сжав зубы, забыв про все, а потом вдруг оказывается, что навигационный компьютер поврежден еще первым ударом и ты бился вслепую, принимая своих за врагов, а врагов за своих, или еще как-нибудь. Ты бился — храбро, отважно, хорошо, только теперь сам не понимаешь, за что… И что хуже всего — уже не понятно, что делать дальше.
