Джон Норман - Странники Гора
Однако тут же мелодично зазвенели цепи на ногах у девушки, пристально вглядывающейся мне в лицо – Что там написано? – спросила она.
Я не ответил.
– Чей это фургон? – взмолилась она.
Я хмуро посмотрел на нее, и она тут же прикрыла лицо рукой, стараясь при этом, чтобы шелковая накидка плотнее окутывала её тело. Цепи, охватывающие её запястья, тянущиеся к щиколоткам и дальше к кольцу в стенке фургона, вызывали во мне ненависть Над прижатой к лицу ладонью блестели наполненные страхом глаза девушки.
– Чей это фургон?
– Мой, – ответил я.
Девушка замерла от неожиданности.
– Нет, не может быть, – выдавила она из себя. – Это фургон какого-то командира, он командует тачакской тысячей.
– Я и есть этот командир, – ответил я.
Она провела рукой по лицу, словно пытаясь отогнать от себя сон.
– А что написано у меня на ошейнике?
– Что ты – девушка Тэрла Кэбота.
– Твоя девушка?
– Да.
– Значит, я – твоя рабыня?
– Да. – Она не в силах была больше произнести ни слова.
– Да, ты принадлежишь мне, – подтвердил я.
Из глаз у неё потекли слезы, оставляя на шелковой накидке мокрые пятна, но она так и продолжала стоять не в состоянии их остановить.
Я опустился рядом с ней на колени.
– Все хорошо, Элизабет. Все уже позади, – постарался я её успокоить – Тебе больше не будут причинять боль. Ты больше не рабыня. Ты свободна.
Я нежно взял её скованные цепями руки и отвел их от её лица. Она попыталась отвернуться.
– Пожалуйста, не смотри на меня, Тэрл, – пробормотала она.
В носу у нее, как я догадывался, поблескивало крохотное изящное золотое колечко, подобающее каждой тачакской женщине.
– Не смотри на меня, – взмолилась она, – прошу тебя!
Я осторожно приподнял ладонями её тонкое лицо, обрамленное мягкими темными волосами, и с нежностью вгляделся в этот высокий лоб, чудесные, полные слез глаза и дрожащие губы, над которыми тускло поблескивало золотое тачакское колечко.
– Оно тебе очень идет, – сказал я.
Девушка подавила подступившие рыдания и прижалась лицом к моему плечу.
– Они привязывали меня к колесу, – пробормотала она.
Я утопил ладонь в её густых волосах и плотнее прижал её голову к своей груди.
– Они поставили у меня на теле клеймо! – едва слышно выдохнула она.
– Теперь все уже позади, Элизабет, – сказал я. Все уже кончилось. Ты свободна.
Она подняла свое мокрое от слез лицо.
– Я люблю тебя, Тэрл Кэбот, – прошептала она.
– Нет, – с грустью ответил я, – не любишь.
Она снова уронила голову мне на плечо.
– Но ты не хочешь меня, – едва сдерживая рыдания, бормотала она. – Ты никогда меня не хотел!
Я промолчал.
– И вот теперь, – с горечью продолжала она, Камчак отдал меня тебе. Именно потому, что я тебе безразлична! Он такой жестокий! Жестокий!
– Мне кажется, Камчак в данном случае больше думал о тебе, – возразил я. – Он считал, что отдает тебя другу.
Она отстранилась от меня в полном изумлении.
– Неужели это возможно? – удивилась она. – Этот человек избивал меня плетью!
Она опустила глаза, боясь встретиться со мной взглядом.
– Тебя избили, потому что ты хотела убежать, пытался объяснить я. – Обычно женщину за подобную провинность калечат или бросают на растерзание слину. То, что тебя наказали лишь плетьми, доказывает мне и, возможно, тебе тоже, что он считается с твоим положением.
Она по-прежнему боялась поднять голову.
– Он опозорил меня, – продолжала она. – Я себя ненавижу после всего, что было! Я не чувствую себя женщиной!
– Теперь все уже позади, – пытался я её успокоить.
Толстый ковер у нас под ногами чуть не промокал от слез девушки.
– А вот прокалывание ушей, – старался я перевести разговор на другую тему, – тачаки рассматривают как варварский обычай, занесенный к их девушкам тарианцами.
Элизабет подняла глаза; колечко у неё в носу заиграло золотистыми огоньками.
– У тебя уши проколоты? – спросил я.
– Нет, – ответила она, – но многие из моих подруг в Нью-Йорке прокалывают.
– Но ведь тебе это не кажется таким уж безобразным? – поинтересовался я.
– Нет, – слабо улыбнулась она.
– А попробуй сказать об этом тачакам, – предложил я. – Они даже тарианским рабыням не позволяют носить серьги в ушах. А тачакскую девушку больше всего страшит то, что, попав в руки тарианцев, она распростится с непроколотыми ушами.
Элизабет сквозь слезы улыбнулась.
– К тому же колечко всегда можно снять, – продолжал я свои увещевания. – Растянуть и вытащить Остается лишь крохотная дырочка в носу, которую даже не всегда заметишь.
– Ты такой добрый, Тэрл Кэбот, – сказала девушка.
– Не знаю даже, стоит мне об этом говорить,признался я, – но это колечко очень тебе идет.
Она подняла голову и кокетливо улыбнулась.
– Правда?
– Да, очень.
Она опустилась рядом со мной на колени, все ещё плотно запахивая на себе шелковую накидку. Глаза её уже не смотрели так грустно.
– Я рабыня или свободная женщина?
– Свободная.
Она рассмеялась.
– Не думаю, чтобы тебе хотелось отпускать меня на свободу, – заметила она. – Ты все ещё держишь меня в цепях, как простую рабыню!
– Извини! – ответил я. – Где ключ?
– Над дверью, – ответила она. – Там, куда я не могу дотянуться.
Я поднялся с пола.
– Я так счастлива! – призналась Элизабет.
Я снял ключ с небольшого, вбитого в притолоку над дверью крюка.
– Не оборачивайся! – попросила она.
Я стоял лицом к двери.
– Почему? – спросил я и услышал легкий перезвон цепей.
– И ты посмеешь снять кандалы с такой женщины? – донесся до меня её внезапно зазвучавший с придыханием голос.
Я резко обернулся и увидел, что она поднялась с пола и стоит, гордо расправив плечи и вскинув голову, глядя с вызовом, словно только что получившая ошейник женщина, захваченная в плен не больше часа тому назад и доставленная в лагерь налетчиков в качестве трофея их удачного набега.
У меня перехватило дыхание.
– Да, я сброшу с себя накидку, но знай: если ты прикоснешься ко мне… – Она не договорила фразы.
Бесшумно, с церемониальной торжественностью желтая шелковая накидка соскользнула с её тела и опустилась к ногам. Девушка стояла не шелохнувшись, глядя на меня в притворном негодованииграциозная и прекрасная. Помимо сирика, на ней было обычное одеяние кейджеры: куурла и чаткакрасный шнур и полоска черной кожи, калмак – короткая кожаная курточка без рукавов и куура-тонкий красный поясок. На левом бедре у неё я заметил небольшое, глубоко вошедшее в тело клеймо, изображающее четыре скрещенных рога боска.
Даже не верилось, что эту стоящую передо мной в сирике гордую девушку мы с Камчаком воспринимали как маленькую дикарку, о которой я мог знать лишь то, что она была тихой, робкой девушкой с Земли, молоденькой секретаршей, одной из многих тысяч таких же, как она, наполняющих каждый крупный офис больших городов Земли. Но женщина, стоящая сейчас передо мной, никак не наводила на мысли об угловатых конструкциях из стекла и бетона, сковавших, поправших природу Земли; о городах, забитых толпами людей, моралью и условностями превращенных в безликих рабов, в придатки, обслуживающие пожирающую, выжимающую из них всякую индивидуальность систему, подавляющую в мужчинах мужественность, а в женщиьах – женственность, покупающую их жизни и свободу за горсть денег и призрачные, условные удовольствия. Нет, это стоящее передо мной существо оживляло в душе рев босков и запах земли, скрип фургонов и рев ветра, костры с жарящимися на них кусками мяса и стоны девушек, тающих от любви в объятиях мужчины, Камчака, рвущегося в бой на своей каийле. Передо мной стояла женщина, которую могли захватить в плен в Тарии или Аре, на Тиросе или Косе, гордо носящую свои цепи перед лицом захватившего её врага, одетую для услаждения его глаз – так, чтобы нивелировать всю её индивидуальность и превратить в одну из типичных рабынь тачаков.
