Полина Копылова - Летописи Святых земель
– Я согласен с тобой. Об этом надо серьезно подумать.
***Гости съезжались в Цитадель на ночной праздник, съезжались еще засветло. Улицы на два-три квартала перед мостом были запружены золочеными возками, эскортами, носилками. Весь этот водоворот втягивал потихоньку в Цитадель экипажи, с помощью умудренных опытом лакеев и маршалков размещались в многочисленных дворах. Всюду горели плошки, обливая оранжевым светом гостей в златотканых густо-красных, шафранных, коричневых или сливочно-белых одеждах – зеленое и синее тут меркло, превращаясь в серое или черное, серебро тускнело. Покачивались головные уборы куртизанок, белели их обнаженные плечи. Ходуном ходили плюмажи на шляпах раскланивающихся мужчин. Шум и смех слышались отовсюду. Белые мраморные лестницы щедро освещались канделябрами. Золотая бахрома полотнищ с вытканными на них изображениями зверей мерцала и шевелилась в теплом сквозняке. Все обещало хмельную, веселую ночь, полную игр и непристойных шалостей, вспоминать о которых приятно и мужчинам, и женщинам, если они не ханжи.
С верхних этажей полилась музыка, и гости двинулись в залы. Попарно шли, нетерпеливые мужчины в блестящих парчовых камзолах и манерные дамы с потупленными глазами, соревнуясь друг с дружкой в том, кто изящнее поднимет руку, подбирая юбку. Немногие из них были верны своим мужьям и женам. Все это сборище болталось целыми днями по залам, состоя у кого-нибудь в свите. Такие назначения подписывали не глядя, доставляя облагодетельствованному зримую честь и даровую кормежку. За это требовалось беспрекословно подчиняться приказам сильных, которых можно было перечесть по пальцам. И когда эти сильные появлялись, толпа расступалась перед ними и в едином порыве склоняла оперенные и увенчанные головы.
Беатрикс смотрела в зал с галереи. Лицо у нее почти зажило, она, правда, еще прихрамывала, но танцевать все равно не собиралась. Сквозь хрусталину стала выискивать среди гостей Этарет и ни одного не нашла. Уронила хрусталину, вздохнув разочарованно и в то же время удовлетворенно. Высокие сидели нынче по домам, прикусив языки, и ветер подступающей осени бился в их закрытые ставни и задувал им дым в трубы, ледяной ветер судьбы!..
Приветствуемые почтительным шепотом, вступали в чертог ее верные сановные слуги. Она узнавала разодетого в желтое с красным Раэннарта, скользящего зигзагами Гана, прямого, широкоплечего Таббета, желто-фиолетового вертлявого Вельта…
«Как их мало!» – вдруг подумала она с неожиданным страхом. Их, которых она знает по голосу и в лицо, по почерку и на ощупь, с которыми она на «ты», горячих, неутомимых в любви и верных в беде, как же их все-таки мало!
Как их мало в сравнении с этой огромной и покладистой толпой лизоблюдов, что блестит, колыхаясь, внизу, и как они могучи, Божьей или своей волей вознесенные на высоты власти.
Она горько усмехнулась. Ей не совсем по нраву были такие мысли. Из-за них она иногда чувствовала себя как в ледяной пустоте. Проще не задумываться, и тогда будет тепло. Выкрикнули имя Гирша Ниссагля. Она невольно вздрогнула. Сейчас будет игра. Укрощенная Лээлин стоит того, чтобы с ней поиграть.
Беатрикс направилась к лестнице, волоча за собой подбитый соболем трен. Она шла через зал, хромая, с недоброй улыбкой на алых губах. Новое бархатное платье с выпуклой золотой вышивкой и жемчужными гроздьями, все в сборках, с подколотой к талии юбкой, было ей нарочито не к лицу. И эта намеренная некрасивость доставляла ей странное удовольствие – она знала, что любой мужчина в этом зале предпочтет хромую, нарумяненную поверх ссадин королеву яснейшей и прекраснейшей Лээлин с распущенными по голым плечам рыжеватыми волнистыми волосами, ниспадающими до колен.
Глаза Ниссагля излучали похоть, подведенные губы улыбались. Это пышное платье, румяна поверх ссадин, двурогий венец на взбитых по моде Побережной Унии волосах, – все это было для него. Он едва не застонал от восторга и некстати возникшего желания… Рука Лээлин мертвой тяжестью лежала на его локте. Гирш мельком взглянул в ее сторону, и его стал разбирать ехидный смех. Он ухитрился так нарядить свою любовницу, что она казалась более чем голой. Он умело выставил ее грудь напоказ в жесткой вышитой раме высокого воротника. Верх платья тесно облегал тело до бедер, рукава были собраны полупрозрачными перекрученными буфами.
Лээлин с пунцовым лицом присела перед королевой. Беатрикс сладко заулыбалась, делая шажок вперед, но неудачно наступила на больную ногу и скривилась от боли. Ниссагль поддержал ее за локоть.
– Прелестная мода эти высокие воротники, – сказала королева, и они пошли прогуливаться втроем, разговаривая о пустяках и кивая расступающейся перед ними толпе – недомерок со зловещим лицом и две его любовницы, одна из них была прекрасна, но он ее презирал, другая сейчас красотой похвастаться не могла, но именно ее он любил, любил больше всего на свете.
Празднество было в разгаре. Неустанно звучала музыка, и все уже слишком много выпили, чтобы танцевать, но и чинно расхаживать тоже были не способны. Ярко освещенные переходы наполнились шатающимися, хохочущими, поющими не в лад людьми, волосы и костюмы у них были в беспорядке, глаза горели, губы темно алели на бледных от вина лицах; повсюду в углах за расставленными предупредительно резными ширмами обнаружились устланные мехами скамьи и низкие ложа.
Лээлин заставили много выпить, она сидела в кресле, ни на кого не глядя, и чего-то ждала, перестав понимать, зачем она здесь, почему на ней это тесное бесстыдное платье и что им всем от нее нужно.
– Она тебе нравится? – Ниссагль повел плечом, подмигивая Абелю Гану. У того блестели глаза и черные прядки волос липли к мокрым вискам, он то и дело с головы до ног ощупывал Лээлин откровенно похотливым взглядом. Ниссагль забавлялся, дразня его, а сам поминутно посматривал на дверь. Он думал о королеве.
– Без сомнения, нравится, Гирше. – Казначей-фактору было никак не удержать взгляда на собеседнике, он вертелся, мял в пальцах меховые манжеты широченных рукавов белого, в золотых лапках и жемчужных слезках, упланда, закидывал ногу на ногу, мотая из стороны в сторону острыми носами туфель и всем своим видом показывая, что его свербит, – но ведь мы благородные люди, Гирше. Она твоя дама, не так ли?
Гирш захихикал, сузив подкрашенные глаза.
– Она не дама, а содержанка. А была бы и дамой, что с того? Мы ведь друзья. Неужто мы позволим, чтобы между нами стояла женщина? Я тебе ее дарю. В честь праздника.
– Сколь ты великодушен, Гирш. – Алые губы Гана растянулись в хищном оскале, длинноносое умное лицо стало жестоким.
