Людмила Астахова - Теперь или никогда
Она была права. Там, за грудиной, все время плясал маленький огонек, периодически обжигая пищевод и гортань, точно Удаз превращался не в ролфи, а в какого-то огнедышащего зверя. И все же лучше терпеть эту боль, чем задыхаться в густых липких мыслях похоти, видеть сны наяву и чувствовать себя обезумевшей тварью. То ли мартовским котом, то ли оленем в гоне. Сначала Та Что Зовет – Локка сожгла ему кровь, теперь вонзила когти в сердце. Что дальше? Удаз вопросительно уставился на собеседницу.
Грэйн тряхнула головой, возвращаясь оттуда, из костра, из воспоминаний, – и улыбнулась клыкастой ролфийской улыбочкой:
– Ну вот что. Я уезжаю завтра. А раз нам с тобой идти практически в разведку, надо разобраться во всех этих божественных безумствах до того, как выпадет прикрывать друг другу спину! Хочешь узнать, каково на самом деле быть ролфи? Ты учти, другого шанса может не быть! Я сейчас буду пить – и болтать, потому что я устала, я, как последняя паршивая жучка подзаборная, устала от этой треклятой Индары!
Отчего случается так, что самое тайное и сокровенное вдруг вываливаешь перед человеком, до которого тебе мало дела – и которому нет дела до тебя? Вываливаешь, будто нераспроданный товар из рыбной тачки – наземь. На! Не захлебнись, смотри, не задохнись! Серебряный блеск чешуи и перламутр раковин… но над всем этим – густая рыбная вонь и тяжелые черные мухи…
«Слезы Морайг» – крепчайший самогон, настоянный на сорока травах острова Конрэнт. Он пахнет можжевеловым дымом и дубовой бочкой, обжигает глотку – но почти не пьянит. И даже язык развязывает вовсе не он. Грэйн пила, не опасаясь захмелеть. И вовсе не пресловутая крепость ролфийской головы тому причиной, здесь – другое…
– Все по-другому, когда ты – ролфи, – она не рассказывала, нет, а просто говорила – скорее для себя, чем для собеседника. – Не потому, что эту сбрую, – эрна Кэдвен приподняла и вновь уронила рукав висевшего на спинке стула кителя, – можно содрать только с кожей. Нет, просто это – и есть моя шкура! Можно срезать Локкин знак вместе с мясом, но огонь – он все равно здесь. Это верность, и пока я верна, он не сожжет. Мой отец был осужден как предатель – ты знаешь это? Из наследницы, из благородной эрни я стала – никем, меньше даже, чем никто. В грязь, в канаву, как бракованного щенка! Но Она, Локка, – она смотрела, она всегда смотрела, и я чуяла ее взгляд. И звала. Я теперь понимаю, что она меня звала. А я все искала себе объяснений, оправданий искала – почему я все-таки пошла к вербовщикам, почему… сменила шкуру. – Она хохотнула, залпом выпила свою рюмку и закашлялась. – Х-ха. Это все равно что вычеркнуть себя из списков женщин! Я – эрна, владетельница, и три священных эйра моего Кэдвена – они тоже тут, всегда здесь, со мной! – Ролфи стянула ворот рубашки у горла и оскалилась. – Мое логово! Я отвоевала его, выгрызла его – да! Мое! Только мое… ничье больше. Там, на Ролэнси, посвященная Локки – это же не женщина. На таких, как я, не женятся, смесок! Потому что – три священных эйра, потому что – знак ее когтей на плече и эта серая шкура. Слишком страшно для тех, кто не горел в костре Локки, кто не дышал серебряной кровью Морайг… А те, кто горел и дышал, такие же, как я, – они знают слишком много. Что мне репутация? На Ролэнси не читают конфедератских газет! Там никому неважно, что обо мне треплют, важно другое… Я – клейменная Локкой! А еще – Гончая Священного Князя… Те, кто ниже, не посмеют тявкать вслед, а равные… Они слишком хорошо знают, что такое «свора Конри».
«Говори, эрна, говори. Твой голос греет меня, словно костер в ночи. Когда ты говоришь, эрна, мне кажется… Я хоть и маньяк, но понять тебя могу, наверное, как никто иной не поймет. Я только отвечать не буду, ладно? Я все-таки наполовину диллайн, а народу моего отца свойственна молчаливость. Мы… они… словом, Локкины дети, чем старше становятся, тем неохотнее размыкают уста, знаешь ли. Не получилось у меня быть диллайн. Моя чаша наполовину пуста или полна? Предвечный меня слышал очень плохо, захочет ли говорить Локка? Моя диллайнская половина жаждет ответов на тысячу вопросов, моя ролфийская часть изо всех сил прислушивается. Диллайн – дети Локки-Меллинтан, отвергнувшие ее дети, дети-предатели. Но что, если через меня она ищет дорогу? Хорошо, пусть не дорогу, но тропинку. Для тех, кто захочет вернуться, теперь, когда вера в Предвечного иссякает, точно вода в старом колодце, – рассуждал Удаз, напряженно вслушиваясь в разъяснения Грэйн. – И снова Конри! Четыре года назад тив Херевард послал меня по следу Гончей, а теперь лорд-секретарь сам прислал ее ко мне. Тогда она сожгла Синхелмский храм, а теперь? Меня самого?»
Стать первой ступенькой в божьей лестнице страшновато, даже если рядом посвященная Локки. Но другого выхода нет.
Ролфийка закурила и укрылась за синим табачным дымом, как за пологом. И, помолчав, добавила:
– Знаешь, как охотятся со сворой? Гончие – они же не берут зверя сами, они только поднимают его – и гонят… Вот и я так же. Пугало. Приманка. Конри – он умный, он хорошо все придумал, только все-таки кое-что забыл… И там, в Идбере, Конри не будет. Там будем я и Локка. И ты, если ты с нами. – Грэйн коротко и остро глянула на Удаза сквозь табачную завесу и отставила стакан. – Хватит на сегодня и «Слез», и откровений. Я уже пьяна, а ведь хотела сделать еще одно… Снимай рубашку! – Она потянулась и достала из ножен скэйн. – Мне не нравятся твои сердечные припадки. Сейчас посмотрим, что с этим можно сделать…
«Конри! У него своя игра, – догадался Апэйн, который долгие годы наблюдал за деятелями из Эсмонд-Круга и научился разбираться в желаниях и наклонностях властей предержащих. – Они, эти умные и преданные, почти всегда начинают свою игру, рано или поздно пытаются стать теми, кем не являются от рождения. Ибо мерещатся им повсюду капканы и ловчие ямы, поставленные и вырытые не для врагов, а якобы для них». Он видел, как ближайшие подручные Хереварда Оро, поначалу от счастья ног под собой не чуявшие, лобзавшие следы его ног на земле, однажды переставали чувствовать себя в безопасности. Слишком много завистливых глаз и злых языков вокруг, слишком много они теперь знают про покровителя. Его тайны, тайны Благословенного Святого, как правило, смертельно ядовиты для всех окружающих, слишком долго их хранить нельзя. Тив Алезандез, тот вообще устраивает чистку соратников раз в три года. Без исключения и во избежание. И все знают, и все равно лезут к кормушке, расталкивая соперников в стремлении припасть к милостям Благого Лойха. И каждый думает, что уж он-то обведет тива Алезандеза вокруг тонкого диллайнского пальца. Вот и лорд-секретарь, похоже, кое-что возомнил о себе».
