Ричард Адамс - Обитатели холмов
Останавливаясь сорвать травинку, Шишак медленно двигался по залитому лучами вечернего солнца лугу. Через некоторое время он наткнулся на небольшую канавку, точно такую же, в какой они с Серебряным нашли Кехаара. В канавке, спиной к Шишаку, сидели четыре крольчихи. Он сразу узнал в них тех, что вышли последними. Они, похоже, успели утолить голод и теперь лениво болтали между собой. Шишак заметил, что в основном говорит одна, а трое слушают. Шишак чуть ли не больше всех любил сказки, и теперь ему страшно захотелось услышать что-нибудь новенькое. И когда крольчиха снова заговорила, он тихонечко подошел к краю канавки.
Шишак сразу же понял, что это не сказка. Но где-то он слышал нечто подобное. Тот же ритм, те же восторженные, восхищенные слушатели… где это было? Потом он вспомнил запах морковки, большую пещеру и возвышающегося над толпой Дубравку. Но если Дубравкины стихи Шишаку не понравились, то эти сразу западали в душу.
Давным-давно
Пел зяблик на высоких ветках терна,
Крольчиха вывела на травку малышей —
Они играли, ветер нес весну.
Их время пронеслось, как цвет бузинный.
И зяблик улетел, и на душе темно,
И время наших игр ушло навеки.
Давным-давно
Оранжевый жучок полз вверх по колоску.
Дул ветер. Кролик со своей женой
Бежали через луг. И нору вырыли под склоном
Ореховым и зажили счастливо.
Теперь жучок замерз, и на душе темно,
И суждено одной остаться мне навеки.
Мороз, мороз. Мороз живет во мне.
Мой слух и нюх замерзли на морозе.
Весною стриж вернется закричит:
«Крольчихи, ройте норы малышам!» —
Я не услышу. Никогда детеныш
Не оживет в моем замерзшем теле.
Во сне моем железной сетью ловят ветер.
И ветра не услышу я вовеки.
Крольчиха умолкла, и никто из трех ее подруг не произнес ни слова; но и по молчанию Шишак понял, что она высказала то, что лежало у всех на душе. Болтая и перекликаясь, пролетела над ними стайка скворцов, в траву, прямо перед носом слушательниц, упал сверху жидкий помет, но ни одна не шелохнулась, погруженная в печальные мысли. А мысли эти, как ни были они грустны, витали в местах, очень далеких от Эфрафы.
У Шишака был жесткий характер — жесткий, как и его лапы, — чувствительным не назовешь, но, как всякий, кому довелось узнать, что такое страх и лишения, он тотчас угадывал чужое горе и умел его уважать. Шишак привык с первого взгляда оценивать кроликов и решать, кто на что сгодится. И его поразило, насколько молоды и полны сил были сидящие перед ним крольчихи. Когда дикие животные чувствуют, что устали жить, они уходят туда, где никто им не помешает направить оставшиеся свои силы к смерти. Однажды в городке-ловушке Шишак ошибся, решив, что Пятик почувствовал эту усталость, потому и стремится уйти. Но с той поры наш герой поумнел. Он видел отчаяние крольчих и прекрасно понимал, в чем дело. Понимал он и то, что последствия перенаселения в племени всегда в первую очередь сказываются на крольчихах. Они делаются упрямыми, непослушными. Но если и это не помогает, крольчихи отправляются в путешествие, которое ведет к единственному оставшемуся в их распоряжении выходу. И Шишак пытался понять, далеко ли ушла по печальной этой тропе четверка печальных подруг.
Он спрыгнул вниз. Неожиданно оторвавшись от тягостных мыслей, крольчихи отшатнулись и сердито посмотрели на Шишака.
— Тебя, кажется, зовут Нельтильта? — обратился Шишак к симпатичной молодой крольчихе, на которую обратил внимание еще внизу. — А как тебя зовут? — повернулся он к ее соседке.
Помолчав, та неохотно ответила:
— Тетатиннанг,[30] сэр.
— А тебя? — спросил Шишак крольчиху, которая читала стихи.
Она одарила его взглядом, полным такой боли, такого страдания и укора, что он решил повременить и как-нибудь в другой раз сообщить, что он тайный ее друг и враг Эфрафы, что он сам ненавидит власть, которую тут якобы представляет. В ответе Нельтильты Кервелю звучала ненависть, а тут Шишак столкнулся с таким горем, передать которое нет сил. И, глядя на крольчиху, он вдруг вспомнил рассказ Падуба об огромном желтом «храдада», уничтожившем поле в Сэндлфорде. «Вот и он тогда, наверное, так смотрел», — подумал Шишак. В этот момент крольчиха заговорила:
— Меня зовут Хизентли, сэр.
— Хизентли? — вскричал потрясенный Шишак. — Но тогда это ты… — Он замолчал. Спрашивать, помнит ли она Падуба, небезопасно. Неважно, помнит она его или забыла, но, значит, тот самый кролик, который рассказывал Падубу о мучительной жизни в Эфрафе, тоже где-то поблизости. И если Шишак ничего не перепутал, сама Хизентли тоже однажды уже пыталась уйти отсюда. «Но, — подумал он, встретившись еще раз с отчаянным ее взглядом, — годится ли она теперь хоть на что-нибудь?»
— Вы не позволите нам уйти, сэр? — спросила Нельтильта. — Нам, видите ли, неловко в присутствии офицера. Мы потому и уходим подальше.
— О… да… конечно… как хотите, — забормотал смущенный Шишак.
Он остался сидеть на месте, а четыре крольчихи скрылись в траве, и до него донесся голос Нельтильты, которая явно нарывалась на неприятности:
— Вот ведь олух!
«Что ж, видно, не все тут еще вымерло», — подумал Шишак и направился в обход постов.
Он поболтал с часовыми, стараясь выяснить, в чем заключаются их обязанности. Система охраны была тут на пугающей высоте. От одного часового до другого всего секунды две ходу, а по сигналу тревоги из нор немедленно выбегут офицеры и гвардейцы резерва. В случае необходимости можно почти мгновенно поставить на ноги всю Ауслафу, отозвать из патруля Капитана Дрему и снять с постов дежурных офицеров, выгуливающих рядовых. Так как в Эфрафе никогда два Подразделения не выходят в «силфли» одновременно, вернуть кроликов по тревоге обратно не составляет никакою труда. Шишак разговорился с одним из часовых, с Майораном, и тот рассказал ему о неудавшемся бегстве Блэкавара.
— Он притворился, будто случайно зашел далеко, — рассказывал Майоран, — а потом вдруг как пустится бежать! Он даже сбил с ног двух часовых, которые попытались его остановить. Насколько я знаю, это первый у нас случай Блэкавар бежал, как сумасшедший, но Дрема уже услышал сигнал, и он просто пробежал напрямик через поле и вышел навстречу. И конечно, если бы Блэкавар не тронул часовых, ему бы на Совете досталось куда меньше.
— А тебе-то как живется? — спросил Шишак.
— Сейчас неплохо, я ведь в Аусле, — сказал Майоран. — А если бы мне удалось дослужиться до офицера, жил бы еще лучше. Я уже два раза просился в Патруль — только так ведь и можно себя проявить. Дерусь я и беру след не хуже других, но от офицера, ясное дело, требуется не только это. Офицеры у нас что надо, правда ведь?
