Надежда Первухина - Иероглиф «Любовь»
— Да, принцесса.
Владыка Хошиди вышел. Едва за ним закрылся полог палатки, принцесса горячо сказала Лу Синю:
— Вы не узнали меня!
— Нет! Я узнал вас, о госпожа!
— Ты не узнал меня, Лу! Понимаешь?! Больше нет на свете бродячего монаха-каллиграфа по имени Цзы Юнь! Я слишком долго шла к тому, чтобы иметь право называться именем, данным мне от рождения, не бояться этого имени и не бояться своего происхождения и сана! Я принцесса Фэйянь, во мне течет кровь императора Жоа-дина, и ни к чему мне воспоминания о том, что когда-то на бродяжьей дороге я повстречала двух братьев-каллиграфов!
— Я искал вас везде, госпожа, — горячо проговорил Лу. — Я утратил свет жизни с той поры, как увидел вас. В моем сердце ни для чего больше нет места... Я люблю вас. Люблю больше, чем собственную жизнь.
— О милостивая Гаиньинь! — вскричала принцесса и прижала ладони к губам. — Неужели это ты — герой пророчества, которое сломало мою судьбу!
— Что вы такое говорите, госпожа?
— Молчи о своей любви, Лу Синь. И не потому, что я — принцесса, а ты — всего лишь уездный каллиграф; в любви нет санов и привилегий. Что сказать тебе? Ты опоздал.
— Госпожа...
— Вчера была моя свадьба. Я стала женой того, кого полюбила всей душой и ради кого я не пожалею собственной жизни. Мне жаль тебя, как всякой женщине станет жаль влюбленного мужчину, но я ничего не могу изменить. Да и не хочу. Ведь когда мы повстречались, я не увидела в тебе того, кто заменит мне солнце и луну. И сейчас... не вижу.
— Как жестоко! — Лу опустил голову, борясь с подступившими к горлу рыданиями.
— Прости меня, каллиграф. Я не желала для тебя несчастья. Я и сбежала потому из дома твоей тетки, чтобы не стать для тебя проклятием всей жизни. Забудь о моем прежнем образе и прими то, что случилось, с легким сердцем. Ты еще встретишь ту, что более меня достойна твоей любви.
— Мне это не нужно, принцесса. — Лу справился с собой и смотрел на Фэйянь умиротворенным взглядом. — Моя любовь к вам сродни воде: что с нею ни делай, обращай в лед или в пар, она возвращается в исходное состояние и поит душу сладкой печалью. Вы никогда не полюбите меня — что с того? Я буду счастлив своей любовью. Позвольте мне лишь одно: быть вашим преданным слугой, сопровождать вас, биться за вас, преклонить колена, когда вы взойдете на престол... Хоть я и каллиграф, но обучен владеть мечом и луком, я жажду стать под знамена владыки Хошиди и освобождать Яшмовую Империю от нового зла.
— Хорошо, — сказала принцесса. — Ты возглавишь отряд, которым прежде командовал генерал Сунмин. Генерал погиб в битве с Небесными Детьми...
— Для меня это великая честь, госпожа. Я мог бы простым воином...
— Ты все-таки уездный каллиграф, — впервые за все время разговора Фэйянь позволила себе улыбнуться. — Такой чин в армии равен генеральскому... Довольно с тебя. Я должна идти.
Фейянь шагнула к выходу, но задержалась на миг: Не удивляйся, когда увидишь в нашем лагере дракона. Это и есть мой муж.
... А обо всем, что случилось далее, вам станет известно из следующей главы. Читаем, читаем, не задерживаемся!
Глава двадцать первая
ИЕРОГЛИФ «ЛЮБОВЬ»
Слышу, как ручей поет,
Как грустит бамбук...
Сердце вещее мое
Помнит каждый звук:
Поминальных четок звон,
Звон прощальных чаш,
Шелест боевых знамен
В час последний наш.
Нас преследуют враги,
Нам покоя нет.
Топчут наши сапоги
Землю сотни лет.
Нас самих уж нет давно,
Но остался он:
Звук печально неземной,
Поминальный звон.
Над императорским дворцом снова простерла свой томный покров весна. Башни, чайные павильоны, дворцовые покои, галереи, навесные мостики — все было окутано серебристо-розовой дымкой цветущих слив, персиков и вишен. Такой красоты давно здесь не видали. А самое удивительное было то, что ни сливы, ни вишни, ни персики давным-давно не росли в дворцовых садах.
Стены Непревзойденного дворца, доселе обугленные, уродливые, ветхие, теперь сияли золотом, драгоценными камнями и самоцветами. Над залой Яшмового престола матово светился потолок из дымчатого кварца, нефритовые и яшмовые стены были покрыты искусной резьбой... Но если бы кто-то решился коснуться рукой этих восхитительных стен, то сильно изумился бы тому, что рука его нащупывает все то же обугленное дерево и искрошившийся мрамор...
Впрочем, во дворце некому было выказывать удивление по этому поводу. Потому что дворцовый комплекс был пуст. Если не считать сидящей на престоле феи Цюнсан и самозабвенно пристроившегося у ее ног каллиграфа Ян Синя.
Фея снова сменила свой облик и сейчас выглядела очаровательно нежной, как куколка с фарфоровым личиком. Если бы не многослойный наряд из кисеи, шелка и батиста, фарфоровость Цюнсан ощущалась бы гораздо сильнее. И всякому стороннему наблюдателю стало бы ясно, что женского в этой женщине не больше, чем милосердия в палаче.
Но Ян Синь, неотрывно глядящий на свою фею, не видел этого. Он был счастлив — безраздельно, безумно, бесконечно. В, его глазах всякий жест Цюнсан был откровением, слово — рождением нового мира, взгляд — всесильным божеством... Ян смотрел только на фею и перестал смотреть на себя. Хотя, если бы и посмотрел, то вряд ли бы заметил, что тело его стало телом изможденного старика, лицо изрезано морщинами, длинные волосы, когда-то черные и блестящие, стали седыми и призрачными, как парящая в небе паутина. Когда Ян говорил, его голос напоминал скрип колодезного ворота или клекот стервятника, но он этого не замечал. К чему? Ведь есть голос его феи — мелодичный, завораживающий и волшебный, как шелест серебряной травы под хрустальным дождем...
— Ян!
—Моя государыня?
— Не скучно ли тебе со мной? — В ослепительных глазах феи мелькнула насмешка, словно змея в траве.
— Мне не может быть скучно с вами, моя госпожа, — проговорил Ян. Его глаза наполнились слезами. Ян теперь часто плакал, потому что фее нравилось, когда он плачет. Ведь плачущий мужчина — это такое I возвышающее душу зрелище. — Вы знаете, что любовь к вам снедает меня и не оставляет места ни для чего больше...
Фея усмехнулась:
— Ты готов отдать за меня жизнь, если понадобится?
— Не может быть иначе, моя государыня. Повелевайте, я хоть сейчас готов умереть.
— Сейчас не надо. — Голос феи звучал как нежная флейта. — Но у меня есть дурные предчувствия.
— Какие, моя государыня? — Ян говорил с феей словно во сне. Он не помнил о том, что такие разговоры — с точно теми же словами — изо дня в день происходили между феей и им. И после каждого такого разговора фея становилась прекраснее, а Ян — слабее и беспомощнее.
