Алла Белолипецкая - Орден Сталина
Машина, подъезжавшая к нему сзади, была уже так близко, что юноша смог бы разглядеть людей на переднем сиденье – если б солнце ни било в лобовое стекло. Он успел еще подумать об Анне, о том, как станет она выпутываться теперь – когда он не сдержал своего слова, не спас ее. Опять он не спас женщину, которая на него полагалась! Но сокрушаться об этом было теперь поздно. «По крайней мере я не пошел к ней сегодня и не стал ей звонить, не навел на неё ублюдков». Хоть эта мысль служила ему утешением.
Коля отвел руку с папкой, делая короткий замах. Не следовало бросать папку слишком сильно, иначе она могла отлететь от стекла машины и даже свалиться с капота. Канцелярская принадлежность должна была мягко опуститься на стекло, чтобы вслед ей Коля бросил тлеющий окурок, поджигая пачки «Беломора» и вызывая взрыв, от которого вылетят стекла во всех домах центра Москвы.
Правая передняя дверца автомобиля открылась, и из неё стал выбираться мужчина в форме НКВД. Скрябин заметил лишь гимнастерку цвета хаки; на лицо наркомвнудельца он даже не глядел. В голове юноши успел еще мелькнуть вопрос: будет ли слышен взрыв Анне? А затем он напружинил руку и решил: «Сейчас!»
Но неуемное любопытство, которое всю жизнь гнало Колю неизвестно куда, не оставило его и теперь, на пороге смерти. Он подумал, что должен посмотреть, кто именно приехал за ним. И поднял взгляд на человека, покинувшего «ЗИС».
– Ну, здравствуй, тезка, – услышал Коля знакомый голос. – Тебя с собаками не отыщешь. Едем, товарищ Сталин тебя ждет!
Рядом с распахнутой дверцей автомобиля стоял, улыбаясь, мужчина с широким крестьянским лицом: начальник Оперативного отдела личной охраны НКВД СССР Николай Сидорович Власик. Скрябин знал его: тот неоднократно появлялся на даче его отца. С 1932 года Николай Сидорович был не только телохранителем Сталина, но и воспитателем его сына Василия, практически – членом семьи Хозяина, человеком, которому поручались самые щекотливые дела. Но производить аресты никак не входило в круг поручений Власика.
У юноши помутилось в глазах; он решил, что это папироса начала действовать, бросил ее под ноги, втоптал в асфальт. Ни начальник сталинской охраны, ни те, кто приехал с ним, помыслить не могли, что от смерти их всех отделяло не полшага и не полвздоха – одно движение глаз студента Скрябина. Впрочем, сам Николай довольно быстро совладал с собой, и – к своему удивлению – не испытывал никаких суицидальных порывов, когда шел к Власику. Разве что ноги Коли гнулись плоховато, и он слегка пришаркивал подошвами по асфальту.
6
Приемная товарища Сталина показалась Николаю на удивление непритязательной: небольшая продолговатая комнатка с письменным столом, за которым – лицом ко входящим посетителям – сидел сталинский секретарь Поскрёбышев. По левую руку от него поблескивал стеклянными дверцами шкафчик с какими-то папками, а по правую – располагалась коробка двойных дверей, что вели в кабинет Хозяина. Возле этих дверей стоял жесткий стульчик с невысокой спинкой, и секретарь, сказав, что нужно подождать, указал на него Скрябину. Тот уселся на краешек сиденья, положил на колени свою папку: охранники Сталина не отобрали ее, только прощупали снаружи – довольствовавшись объяснением, что ее содержимое предназначено лишь для глаз Иосифа Виссарионовича.
Поскрёбышев перекладывал с места на место какие-то бумаги и демонстративно не глядел на Николая. Вряд ли это было хорошим знаком; однако Скрябин – после того как чуть было не взорвал себя и две машины сталинских охранников вместе с собой, – не считал возможным переживать из-за такой ерунды. Да и ждать ему пришлось недолго; минут через пять в приемной зазвонил внутренний телефон, и секретарь, выслушав, что ему сказали, кивнул Коле: «Можете войти».
Человек в светлом кителе оказался гораздо меньше ростом, чем представлялось Николаю, прежде видевшему Иосифа Виссарионовича лишь издалека: сидящим в правительственной ложе МХАТа или стоящим на трибуне Мавзолея во время первомайской демонстрации. При поверхностном взгляде никакой грозной величественности в Хозяине даже и не просматривалось. Седина в прическе и в усах, странно согнутая левая рука, явно плохо действующая, отчетливо проступающие оспины на лице – всё это мало походило на известные всем парадные портреты Вождя. Но Коля ничуть не обманулся этой зримой обыденностью; слишком уж ясно ощущалась сила, исходящая от этого немолодого мужчины: дважды вдовца, отца троих детей – и безраздельного правителя шестой части мира.
– Присаживайтесь, товарищ Скрябин. – Сталин указал рукой, в которой была зажата нераскуренная пока трубка, на стулья, стоящие вдоль длинного стола.
За этим столом, как загодя объяснил Николаю отец, сидели во время заседаний члены Политбюро, причем все по одну сторону: спиной к стене, лицом к окнам – и к широкому проходу между окнами и столом. По этому пространству, как по небольшой аллее, Сталин медленно ходил туда-сюда, пока его сановники выступали с докладами. Однако сейчас Хозяин и сам устроился за столом, во главе которого для него стоял чуть более высокий, чем для остальных, стул. В глубине кабинета имелся также письменный стол самого Иосифа Виссарионовича, а чуть поодаль находилась дверь, ведущая в личные покои Вождя.
– Спасибо. – Коля сел и положил перед собой на стол свою папку.
– Насколько я понял, вы хотите сообщить мне нечто важное. – В тоне Сталина не было даже намека на вопрос. – Насколько я понял, дело касается аэроплана «Максим Горький», разбившегося в мае.
– Совершенно верно. – Николай подавил желание развязать тесемки на папке, чтобы извлечь ее содержимое; момент для этого еще не наступил. – Я учусь на юридическом факультете МГУ. – Сталин слегка кивнул, давая понять, что это ему уже известно. – И в течение месяца я проходил практику в Народном комиссариате внутренних дел.
– У товарища Ягоды.
– Да, можно сказать, что у него.
– И за это время вам с вашим другом удалось раскрыть дело о гибели Максима Горького?
«Он и про Мишку знает, – констатировал Скрябин. – Впрочем, ничего другого и ожидать не следовало».
В желтых глазах Сталина читалась откровенная насмешка, но не это напугало Колю, а то, как человек с трубкой произнес гибель Максима Горького – будто речь шла не о летающей пропагандистской машине, а о самом классике советской литературы – живом классике. А между тем фотографию Горького (писателя, не самолета) Скрябин видел в «библиотеке», и на этом снимке за спиной классика отчетливо просматривалась черная тень.
– Нам просто повезло. – Скрябин чуть запнулся. – Если только слово везение уместно в данном случае.
