Ричард Кнаак - Скрытый Пророк
И тогда Ульдиссиан повернулся к двум остававшимся ангелам, но оказалось, что Тираэль пропал. Только Инарий остался.
Не придавая значения внезапному отбытию второго ангела, Ульдиссиан подошёл к пленённому Пророку.
— Вы называете нас отродьями, — сказал человек. — Что ты скажешь теперь?
Но Инарий продолжал молчать — и это прибавило тревоги сыну Диомеда. Хотя мятежный ангел принял истинное обличье и потому не имел различимого выражения, в этот миг Ульдиссиан мог бы поклясться, что Инарий беззвучно смеётся над смертным.
Уверенность в этом ещё сильнее разгневала Ульдиссиана. Сфера раскололась, синий свет проник внутрь. Явно испытывая боль, Инарий упал на колени… Но чувство, будто он смеётся, не исчезло.
Ульдиссиан продолжил бы наказывать его за дерзость, но новая и более сильная дрожь охватила землю, достигая, насколько он мог ощутить, далёкого Кеджана и ещё более отдалённых мест. Он взглянул на Инария, но не нашёл, каким образом Пророк мог вызвать это.
Решив, что происхождение не имеет значения, Ульдиссиан направил свою силу на новое землетрясение и повелел ему прекратиться.
Но оно, напротив, усилилось вдвое. Небо тогда стало тёмно-алым; не прекращающие движения облака напоминали взбаламученную кровь.
Он снова взглянул на Инария.
— Что ты сделал? Говори!
Наконец ангел заговорил.
Я НЕ СДЕЛАЛ НИЧЕГО.
Огромная расщелина в земле открылась к югу. Зигзагами, но неуклонно она потянулась к столице. Ещё одна щель раскрылась по правую руку от Ульдиссиана.
Третья образовалось рядом с эдиремом.
Действуя инстинктивно, Ульдиссиан использовал свой дар, чтобы заставить последнюю затянуться. От приложенного усилия он чуть не потерял сознание, и, что ещё было хуже, пока он приходил в себя, дрожание становилось всё неистовей. Он чувствовал растущий страх его приверженцев, и хотя он пытался утихомирить землю вокруг них, она, напротив, вздымалась и опускалась, и покрывалась трещинами.
С колотящимся сердцем Ульдиссиан направил всю волю на то, чтобы создать порядок, но случилось противоположное. Земля под ним начала проседать. Он отскочил в сторону как раз вовремя.
Прямо на глазах у сына Диомеда то, что осталось от Собора Света, провалилось в недра земли. Сфера с Инарием провалилась тоже; исчезая в обломках, ангел равнодушно взирал на Ульдиссиана.
Ульдиссиан стоял в ошеломлении, не зная, что делать дальше. Санктуарий вокруг него разваливался на части — и он ничего не мог с этим поделать. Не мог он и понять, почему. Со своими изумительными силами он так легко сумел отвернуть Высшее Небо и Пылающий Ад, но теперь какая-то страшная сила делала то, что он боялся, что вызовет их борьба. Если не Инарий, то кто был виновен? Ульдиссиан не ощущал никакой огромной магической силы, которая могла бы вызвать такое бедствие.
Борясь не только с расширяющейся катастрофой, но и с собственным растущим страхом, Ульдиссиан наложил всеобъемлющее заклинание на всё сущее в Санктуарии. Уж он добьётся порядка. Он заставит мир восстановиться.
Но вместо порядка ему довелось наблюдать с ужасом, как луга к югу вздымаются ввысь. Образовался движущийся холм, раздувшийся в огромный земляной пузырь, который затем взорвался с яростью вулкана. Облака в небе завертелись во всё крепнущем круговороте, который обещал превратиться в колоссальный вихрь. Синие молнии засверкали над столицей и джунглями.
И только тогда Ульдиссиан понял, что он сам виновен во всём этом. Не Инарий. Не войска Высшего Неба и не звериные толпы Пылающего Ада.
Он, Ульдиссиан уль-Диомед, был виновен в неминуемой гибели Санктуария.
Теперь это было так очевидно. Ульдиссиан чувствовал, как колотится его сердце, как кровь несётся по венам. Казалось, в нём жило два человека. Один из них пытался думать связно, пытался сосредоточиться и найти решения.
Но второй, изначальный Ульдиссиан был тем, кто видел, как умирали любимые и разорялась земля. Кто был соблазнён демонессой, после чего утратил доверие к кому бы то ни было. Кто сталкивался с одним предательством за другим, в то время как желал лишь мира во всём мире.
Как часто за последнее время он действовал, не думая? Как часто его сила, а не сам Ульдиссиан, управляла событиями? Ведомая его примитивнейшими эмоциями, она в конце концов вышла за пределы его осознанного контроля. Сейчас она выплёскивалась на Санктуарий, мир, которому было не суждено стать таким, каким он так отчаянно желал его видеть. Это было бездумное, бесконтрольное выплёскивание магии, и потому оно могло вызвать только больший хаос, большее разрушение.
И каждый раз, когда пытался навести порядок, он неосознанно подпитывал свои страх, беспокойство, злость… Все тёмные чувства. Он сражался с самим собой — и проигрывал всё больше и больше с каждой попыткой.
Ульдиссиан стоял, не в силах реагировать. Он хотел спасти мир, но его попытка уже выплеснула на мир такую силу, что он боялся, что следующая вконец уничтожит его. Однако если сын Диомеда не станет ничего делать, получится тот же трагический результат.
Он чувствовал, что эдиремы ждут своего страшного конца. Кеджан тоже излучал ужасную безнадёжность — город наконец-то заметил опасность, которая стремительно к нему приближалась. Ульдиссиан чувствовал ужас обитателей джунглей, ассенианцев, как называли его расу, и людей, которые жили гораздо дальше. Он ощущал, что как люди, так и животные готовились к своей неизбежной кончине.
«Если бы только я понял раньше! — в отчаянии подумал он. — Если бы я только слушал Мендельна и остальных, я смог бы победить это, зарыть глубоко внутри! Но теперь…»
Ульдиссиан замер. С широко распахнутыми глазами он обдумывал одну сумасбродную мысль. Это его сила вызвала такое разрушение. Его сила. Быть может, он мог как-то одержать над ней верх. Он бы…
В спешке под давлением ситуации, Ульдиссиан попытался втянуть обратно в себя всё, что он высвободил. Однако он быстро обнаружил, что, оказавшись на свободе, эти силы увеличились больше, чем в тысячу раз. Теперь они были такой же частью природных сил Санктуария, как и частью его. Даже если он втянет в себя всё, что выпустил, этого больше не будет достаточно, чтобы спасти хоть что-нибудь.
Но Ульдиссиан не отступил. Для него не существовало других целей, кроме как обратить вспять то, что он натворил. Он готов был пойти на что угодно. У него не было выбора. Он должен был справиться.
Было время, когда сын Диомеда размышлял, есть ли предел потенциалу его дара эдирема. Теперь он молился о том, чтобы, даже если был предел, дара оказалось достаточно, чтобы выполнить эту великую задачу.
