Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – вильдграф
Он мало что понял, но смысл уловил, а на мелочи мужчины внимания не обращают, это дело женщин и политиков, буркнул хмуро:
– А силенок хватит?
– Если бы дело в них, – ответил я безнадежным голосом. – Но это проклятое воспитание требует в любом случае быть на стороне… ха-ха!.. Добра. Даже если силенок совсем ни гу-гу. Это вы добро представляете? Самому смешно, но если сравнить с кочевниками… ладно, это я говорил. Теперь пора действовать. Разбегайтесь, гуси, я иду!
С этой стороны дворца стражи только из местных, хотя двух кочевников я заприметил вблизи, очень высокие, сильные, жилистые, каждый стоит пятерых в бою, настоящие ветераны, что умеют сражаться яростно, однако не теряют голов.
Стражи напряглись, услышав мой грозный клич, его можно принять и за призыв к кровавой схватке. Ланаян помахал успокаивающе.
– К Его Величеству! – сказал он грозно.
Дверь приоткрылась, выглянул осанистый вельможа, но золота на нем столько, что тяжело двигаться, таким может быть только церемониймейстер.
Ланаян сказал без особой надобности:
– Его Величество изволил посылать за десятником Ричем.
– Сейчас доложу, – ответил церемониймейстер с несвойственной для его работы поспешностью. – Подождите!
Дверь оставил приоткрытой, мы с Ланаяном вздрогнули от громового рева:
– К Его Величеству Жильжаку Третьему! Десятник Рич по вызову Его Величества!
Я поморщился, ну да ладно, не мелочный, пусть думает, что вызвал, а я буду думать, что сам пришел, мы ж цивилизованные.
Ланаян отступил в сторону и поклонился, сделав лицо еще непроницаемее. Я выпятил грудь, выдвинул подбородок и пошел вперед, могучий и грозный, а еще и, надеюсь, красивый до умопомрачения. За спиной тяжело громыхал Ланаян.
Оказалось, старался вообще-то зря, это еще не личные покои Его Величества, а только зал для особо приближенных, коим иногда разрешается даже присутствовать при утреннем туалете Его Величества короля Жильзака Третьего. Под стенами и поближе к заветной двери шушукаются придворные. Я узнал в одной группке Иронгейта да и других орлов-заговорщиков, сам Иронгейт поморщился, перехватив мой пристальный взгляд.
Возле последней двери Ланаян остановился с тяжелым вздохом. Двое стражей отдали ему салют, а на меня посмотрели с нескрываемой неприязнью.
– К Его Величеству, – пояснил Ланаян и снова тяжело вздохнул. – Король желает видеть.
– Не так тяжело, – предложил я сочувствующе. – Я похлопочу, чтобы тебе добавили пенсию.
– Идите, – сказал он недобро. – Пока я вас сам туда не отправил… по инвалидности.
Стражи синхронно распахнули передо мной створки. Я шагнул в ароматные запахи небольшого роскошного зала. Возможно, это кабинет, у королей даже туалет должен быть роскошным, поклонился с порога.
Король, как и водится, восседает на троне, огромном, величественном и помпезном, хотя комфортном, словно не для приемов знатных гостей, а для отдыха за чашечкой кофе. Жильзак Третий не молод, но и не стар, хотя сытная и беспечная жизнь выхолостила из него все железо, оставив рыхлое и сытое лицо, такое же тело, тщательно укрытое искусно сшитым платьем, где массы фижмочек, бомбоночек и рюшечек не позволяют рассмотреть размер его животика.
Но глаза умные, лицо дышит довольством и спокойствием. Я раскрыл рот для приветствия и осекся: из-за портьеры вышла Элеонора, прекрасная и блистательная, олицетворение силы и здоровья.
Король улыбнулся ей, она подошла и, обняв, поцеловала в щеку. Жильзак словно помолодел, выпрямился в кресле-троне и взглянул веселее, сделал приглашающий жест.
– Подойди ближе, герой.
Голос его звучал властно и повелительно, но в то же время и отечески, не просто король, а еще и отец народа, королевства, думает и заботится о нем, потому вправе приказывать и повелевать.
Я послушно подошел, покосился на его блистательную дочь, ответил просто и с достоинством:
– Да, Ваше Величество, вот я весь перед вами. Простой и бесхитростный.
Он смотрел, как мне показалось, с удивлением, хотя и с таким же неудовольствием, но улыбался широко и доброжелательно. Я тоже так умею, всего лишь натренированная работа определенных мышц лица, у каждой профессии свои особенности.
– Мне уши прожужжали о твоих подвигах, десятник, – проговорил он веско. – Это моя вина, что я все еще не наградил тебя.
Я сдержанно поклонился, низко кланяться могу только своему вождю, а если чужому, то уже почти измена Родине и Отечеству.
– Ваше Величество! Ваши слова – лучшая награда. Другая мне ни к чему. К тому же, как я слышал, нельзя награждать чужих граждан.
Он изумился, брови взлетели совсем как у Элеоноры, когда она изволит выразить принцессе удивление.
– Разве?
– Точно, – сказал я твердо. – В той стране могут такого счесть перекупленным. Или тайным врагом.
Он сказал шокированно:
– Что, даже могут повесить?
– Я бы повесил точно, – сказал я откровенно.
Он скупо улыбнулся.
– К счастью, вы еще молоды и не управляете королевством. Думаю, уж не обижайтесь, вам рано доверять даже десяток кур. А когда повзрослеете, станете мягче и терпимее. Кроме того, если нужно наградить граждан дружественного королевства, что тогда?
– Пусть награждает свой король, – решил я.
– Но у нас награждают и чужих граждан!
– И потому награды обесцениваются, – сказал я серьезно. – Нельзя их раздавать налево и направо всем, кто протянет руку. Лучше бы по этой руке палкой!
Элеонора смотрела на меня, не отрывая взгляда, я старательно раздвигал плечи и старался выглядеть глупее и отважнее, но проклятый бес оппозиции толкает в ребро и заставляет возражать достаточно аргументированно, чего варвару никак нельзя, уважать не будут.
– Лучше бы, – согласился король мирно. – Но палкой должен не король. Король всегда улыбается и милостиво помовает дланью.
– И наклоняет голову, – добавил я. – Тоже милостиво.
– Вот-вот, вы все понимаете!
– Но помовать дланью и кивать всему, что скажут…
Он вскинул брови.
– А как же? Короли вообще не слушают, что им говорят. На то и короли! Но ты, как я вижу, скромен, как и подобает герою. Но я – Мое Величество, должен следить, чтобы виновные не оставались без наказания, а добродетельные – без награды. Иначе вся система рухнет… но это ты еще не понимаешь.
Я поклонился снова.
– Ваше Величество, детям степи незачем понимать. Нам мир дан в ощущениях! Мы сразу чувствуем то, что другим еще долго понимать и понимать.
– И что ты чувствуешь сейчас?
– Будет награда или нет, – сказал я, – мой конь не побежит быстрее, а я не научусь летать, как птицы. Так зачем мне что-то лишнее?
Он нахмурился, всматривался в меня, словно впервые увидел кочевника и старается понять нашу философию. Элеонора встала за его спиной и опустила ладони на его плечи. Взгляд ее темных глаз оставался нежным и загадочным.
