Мэри Стюарт - Хрустальный грот. Дикий волк
Дверь храма закрыли. Мы, посвященные самого низкого ранга, ждали своей очереди в передней.
Передняя представляла собой небольшую квадратную комнату, освещенную двумя факелами, вставленными в руки статуй по обеим сторонам двери. Над дверью торчала львиная маска, вырезанная прямо в стене. Потрепанные временем, без носов и частей тела древние факельщики с достоинством несли свою службу. В передней было прохладно и пахло дымом. Холод начинал пробирать меня, передаваясь от каменного пола босым ногам. Но не успела меня охватить дрожь, как дверь храма открылась, и через мгновение все было охвачено разноцветными бликами света и огня.
Даже сейчас, спустя все прожитые годы, познав отведенное мне жизнью, я не могу найти в себе сил преступить клятву молчания и тайны. Этого не сделал, насколько я знаю, никто. Люди говорят, что то, чему ты научился в молодом возрасте, никогда не выйдет у тебя из головы. Я, например, так и не смог избавиться от чар неведомого бога, забросившего меня в Британию к ногам моего отца. То ли потому, что дух мой был скован, то ли вмешался сам бог, но мои воспоминания о богослужениях оказались затуманены, словно сон. Хотя, возможно, что это сон, и не только это мне приснилось, а и ночное поле, и, наконец, эта ночная церемония.
Кое-что я помню. Опять, но в большем количестве каменные факельщики, длинные скамьи по сторонам от центрального прохода, на них люди в ярких одеяниях и масках, повернутых к нам, внимательные глаза. В конце помещения ступени, ведущие под полукруглый свод, открывающий пещеру со звездным потолком и знакомым изображением Митры, убивающим быка. Каким-то образом, оно избежало молотов богоборцев, передавая яркую и драматическую картину. Вот он, молодой человек в капюшоне, освещенный светом факелов и навек застывший в камне. Встав коленом на павшего быка, он вонзает ему в шею меч, отвернувшись в печали. У подножия лестницы стояли алтари огня, по одному с каждой стороны. За ними в одеянии и маске льва стоял человек с прутом в руке. Сзади — другой, Гелиодромос, Посланец солнца. В центре наверху под куполом возвышался Отец, ожидавший нас.
Маска ворона имела плохие прорези для глаз, и я мог смотреть только вперед. Мне не подобало вертеть клювом из стороны в сторону, и поэтому я стоял, прислушиваясь к голосам и прикидывая, сколько здесь находится знакомых мне людей. Я знал лишь высокого Посланца, спокойно стоявшего у алтарного огня и одного из «львов», стоявшего не то в проходе, не то у ступеней и смотревшего мимо самодельных скамей.
Вот таковой была общая картина церемонии, и это было почти все, что я запомнил, не считая конца. Лев, руководивший обрядом, оказался все-таки вовсе не Ютером. Это был невысокий, плотный человек, постарше Ютера. Нанесенный им удар оказался ритуальным похлопыванием, лишенным злости, которую вложил бы Ютер. И Посланцем был не Амброзиус. Когда он передавал мне символические хлеб с вином, я заметил у него на мизинце левой руки золотое кольцо с камнем из красной яшмы, изображающим маленького дракона. Когда он протянул чашу к моему рту, у него сползла накидка и обнажился знакомый белый шрам на загорелой коже. Из-под маски на меня глядели голубые глаза, вначале насмешливые, потом в них промелькнула искра смеха при виде того, как я вздрогнул и пролил вино. Похоже, Ютер поднялся на две ступени с тех пор, как я последний раз присутствовал на торжествах. Поскольку больше Посланцев не было, для Амброзиуса оставалось лишь одно место…
Я отошел от Посланца и преклонил колени перед Отцом. Однако руки, взявшие мои ладони в свои для получения клятвы, принадлежали старику, а глаза под маской были глазами незнакомца.
Через восемь дней состоялся официальный праздник благодарения. На нем присутствовал Амброзиус со всеми своими военачальниками и даже Ютер. «Ибо, — сказал отец, когда мы остались наедине, — ты сам увидишь, что все боги, рожденные светом, — братья. И Митра, приносящий нам победу, олицетворяет Христа. Почему бы нам не молиться Христу».
Больше мы на эту тему не разговаривали.
Сдача Йорка ознаменовала завершение первой части кампании Амброзиуса. После Йорка мы направились к Лондону, легко передвигаясь по стране. Сражений больше не было, если не считать нескольких стычек по пути. Теперь королю предстояла огромная работа по восстановлению и укреплению своего королевства. В каждом городе и крепости он оставлял гарнизоны из испытанных воинов и доверенных начальников, назначал инженеров для починки укреплений и дорог. Везде можно было наблюдать одну и ту же картину: когда-то прекрасные здания безнадежно пришли в упадок; дороги заброшены и запущены; деревни разрушены, а жители скрываются по лесам и пещерам; святилища оставлены или осквернены. Вся земля была замутнена алчностью и глупостью саксонских орд. Все, что излучало свет, — искусства, песни, науки, религия, торжественные встречи праздников, Пасха, День всех святых, зимнее солнцестояние и даже культ земледелия — исчезло во мраке туч, напущенных воинственными северными богами грома и войны. Их позвал сюда британский король Вортигерн, что и осталось в людской памяти. Люди забыли, что Вортигерн правил десять с лишним лет, прежде чем обнаружил, что призванные им силы саксов вышли из-под контроля. Запомнилось лишь, что он пришел к трону через кровь и предательство, а также убийство родственника, который был законным королем. Поэтому люди шли к Амброзиусу со всех сторон, призывая на него благословения всех своих богов, величая его королем, первым «Королем всей Британии», давшим стране шанс стать таковой.
Другие уже описывали историю коронации Амброзиуса и его первых деяний и даже поместили ее в летописи. Я добавляю лишь, что сопровождал его на протяжении первых двух лет, но на двадцатой моей весне мы расстались. С меня хватило военных советов, походов и длинных юридических диспутов, где Амброзиус пытался восстановить ослабевшие порядки. Мне надоели бесконечные встречи со старейшинами и епископами, которые жужжали изо дня в день, из месяца в месяц, как пчелы, старающиеся не упустить своей капли меда. Я устал даже от строительства и конструирования. Это была единственная работа, которую я делал для него, находясь с армией долгие месяцы. В конце концов я осознал, что должен покинуть его, вырваться из-под пресса окружающих его проблем. Боги не обращаются к тем, кто не слушает. Разум сам ищет себе пищу, и до меня дошло, что, какую бы работу я ни выполнял, я должен делать ее в тиши моих холмов. Поэтому весной, когда мы приехали в Винчестер, я послал Кадалу письмо, а сам отправился к Амброзиусу — сказать ему, что мне надо уходить.
Он рассеянно выслушал меня. Слишком много забот навалилось на него в те дни, и возраст, незаметный раньше, теперь придавил его. Я заметил, что такое случается с людьми, которые посвятили свою жизнь пути к одному далеко горящему маяку. Когда вершина покорена и стремиться больше некуда — осталось лишь поддерживать огонь в горящем рядом маяке, они присаживаются у него и начинают стареть. Если раньше таких людей согревала их горячая кровь, то теперь их поддерживает пламя маяка. Так произошло и с Амброзиусом. Сидевший предо мной в громадном кресле и слушавший меня король был уже теперь не тем молодым военачальником, склонившимся над застеленными картами столом в Малой Британии, и не Посланец Митры, явившийся мне в морозном поле.
