Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – Эрцфюрст
Появился тот самый, которого я сбросил с коня, довольно оскалил зубы.
— Я его сам отведу, — сказал он услужливо. — К остальным?
Барон покачал головой.
— За тех получим выкуп, а потом заставим работать на нас. А этого утром вздернем.
Заозерный пробурчал:
— Я б его и сейчас…
Барон сказал резко:
— Молчи, дурак! Мне нужно, чтобы народ увидел, как я расправляюсь даже с рыцарями, кто не покоряется моей воле!
Быстро принесли цепи, и тут же кузнец надел на мои запястья тяжелые железные браслеты с длинной толстой цепью, склепал их намертво и отступил.
— Готово, ваша милость!
Заозерный сказал угрюмо:
— Надо бы с него кольчужку снять… На вид она так себе, но кто знает, слыхал я всякое о таких вот неприметных…
Барон досадливо махнул рукой.
— Надо было до того, как цепи одели! Теперь снимешь завтра, уже с трупа.
— Хорошо, господин, — ответил Заозерный и посмотрел на меня с ненавистью. — Наслаждайся жизнью, дурак!.. У тебя еще целая ночь впереди.
— Спасибо, — ответил я. — С вашего позволения я проведу ее в благочестивых размышлениях.
Он грубо захохотал.
Глава 13
В цепях и с тяжеленными кандалами на руках передвигаться настолько тяжело, что даже не знаю, как другие вообще ходят, мы спускались и спускались по вытертым тысячами ног ступенькам, я уже не чувствовал ног, а лестница все ведет вниз.
Замок в самом деле выстроен на месте более масштабного, в глубину еще больше, чем в высоту. Не представляю, что за махина высилась здесь раньше и что за сила ее смахнула с лица Земли.
Внизу в темноте зазвенело железо, появился толстый, заплывший жирком мужик с факелом в руке.
Заозерный велел отрывисто:
— Этого в отдельную камеру!
Толстяк охнул:
— Куда? Все забиты до отказа!.. Скоро дохнуть начнут!..
Заозерный бросил зло:
— Не мое дело, сам барон велел.
Он толкнул меня в спину, я сделал пару шагов, а там за цепь ухватил толстяк и потащил по узкому коридору между стенами из массивных серых глыб. Заозерный и остальные с обнаженным оружием двигались следом.
Двери в темницы кое-где из толстых досок, скрепленных железными полосами, в трех из толстых металлических прутьев. Последнюю толстяк отпер большим ключом, втолкнул меня и тут же захлопнул за спиной.
В тесной камере прямо на холодном каменном полу скорчился полуголый мужчина, я едва не наступил на него.
Сзади гремело железо, а Заозерный прокричал злорадно:
— Отдыхай! Мы еще увидимся, когда тебе накинут удавку на шею!
— Увидимся, — пробормотал я. — Не обрадуешься.
Он захохотал, хлопнул одного из напарников по плечу, все повернулись и медленно потащились обратно. Я слушал, как они покрикивают друг на друга, удаляясь, повернулся к лежащему.
— Эй, — спросил я тихонько. — Ты спишь?
В ответ раздался слабый стон:
— Какой сон… Меня колотит уже неделю, а этой ночью, надеюсь, Господь примет мою душу…
Я присел возле него на корточки, пощупал лоб. Горячий такой, что можно чайник вскипятить, крепкий мужик, что все еще не помер. Под моими пальцами жар начал медленно спадать, я спросил тихонько:
— Тебя как зовут?
— Джон, — прошептал он. — Господи, перед смертью полегчало…
— Ты из раменсов? — спросил я.
— Нет, — шепнул он, — из тихринцев. Они с той стороны. Барон ловко захватил этот замок, он вроде бы ничейный… в смысле, на такой каменистой земле, что тут ни посеять зерно, ни овец ни попасти… вот она и была не нужна никому…
Я похлопал его по плечу.
— Тогда спи. Сон лечит.
— Спасибо, — ответил он слабо. — Господи, прими душу мою… Хочу проснуться уже в твоем царстве.
Голос его оборвался, он погрузился в сон, как только боль и жар покинули его измученное тело.
Я подошел к решетке, спросил негромко:
— Эй, ребята, тут вас много, как я слышал?..
Долго никто не отвечал, наконец я услышал робкий голос из камеры в трех шагах от моей:
— Тихо… Толстяк рассердится, если разбудим.
— И что? — спросил я.
Голос донесся еще тише:
— Прикованного к стене так удобно бить…
Я подождал, когда затихнут голоса и даже шорохи, скрючил пальцы и повернул кольцо камешком вниз. Покалывание началось сразу, словно организм уже признал эту штуку, по телу забегали огненные муравьи. Я выждал, когда почувствовал, что да, могу, но еще до того, как собрался шагнуть в камни, тяжелые оковы начали скользить с рук.
Торопливо подхватив, я уложил под стеной, шагнул, все-таки гранит сопротивляется, с усилием продавился и вышел на ту сторону. За сплошными дверями никто ничего не услышал, но когда на цыпочках проходил мимо двери из металлических прутьев, с той стороны раздался испуганный возглас.
Я быстро повернул голову, молодой парнишка смотрит на меня вытаращенными глазами.
— Тихо, — шепнул я и приложил палец к губам. — Не шуми.
Он закивал, глаза огромные, в них страх и надежда, я подбадривающе улыбнулся и прошел мимо.
Дальше поворот и каменная лестница наверх. Я прислушался, а когда поднимался, перешел на запаховое, перетерпел головокружение, мозг от таких переходов вообще дуреет, толстяк сидит за столом, перед ним кувшин с вином и большая глиняная кружка.
К лестнице он боком, увидит боковым зрением, это точно знаю, хотя почему увидит, не знаю. Но вряд ли простому тюремщику вручили амулет, выявляющий исчезников…
Я перетек в призрачную личину, начал подниматься, замирая на каждом шаге и стараясь почти не дышать. Толстяк, к счастью, звучно сопит, в легких у него как будто волк воет, я медленно прошел мимо и зашел сзади.
Он даже не понял, что его грохнуло в затылок, ткнулся мордой в стол и застыл, раскинув руки.
Я снял с его пояса огромную связку тяжелых ключей, вышел из личины и начал спускаться, уже не приглушая шаги.
Парнишка смотрит на меня отчаянными глазами, я дружески заулыбался.
— Уже можно, — сказал я. — Говорить и смеяться можно. Только не слишком громко, наверху услышат.
Он все еще не решался поверить, я начал подбирать ключи, их не меньше дюжины, все огромные, наконец один подошел, я начал проворачивать в отверстии, а в камере начали подниматься узники, все жалкие, дрожащие от холода, бледные, с изможденными лицами.
Кто-то спросил хриплым голосом:
— Кто ты?
— Свобода, — ответил я. — Что радостно у входа.
Дверь подалась тяжело и со скрипом, от которого все в испуге съежились.
— Все в порядке, — успокоил я. — Тюремщик спит.
Парнишка наконец осмелился открыть рот:
