Карина Демина - Черный Янгар
Беру в руку.
Обнюхиваю.
Зажмуриваюсь, чтобы не видеть. И подношу к губам, почти решаюсь попробовать.
— Не делай этого, — говорят мне.
Его я сразу не узнала. Темно уже. И Олли сроднился с темнотой. Прежде он ходил, гордо расправив плечи, не замечая никого и ничего вокруг, а ныне превратился в сгорбленную тень, одну из многих в отцовском дворе.
— Не делай этого, Аану, — повторил Олли. — Не позволяй им сломать себя.
Он оглянулся в темноту и, сунув руки под петлю ошейника, болезненно скривился.
— Здравствуй, — я разжала пальцы, позволяя куску выпасть. И подняв пук соломы принялась тереть ладонь, счищая запекшуюся коровью кровь.
Что еще сказать?
Что я рада его видеть? Или что мне жаль видеть его таким?
Не рада и не жаль.
Молчали оба. Долго? Как показалось — да. Но Олли тряхнул головой и решительно шагнул к клетке. Он подошел вплотную и, коснувшись прутьев, пробормотал:
— Все стало иначе, да?
Да.
Я — нежить. Он — раб. И оба — позор рода Ину.
— Ты… не боишься?
— Чего? — он сжал прут и дернул, пробуя на прочность. — Ты пока никого не убила. А если вдруг, то… невелика беда.
— Не выломаешь.
— Пожалуй, — согласился Олли, запуская руку в темные волосы, обрезанные короткими прядями. — Ключ у отца, да?
— Да.
Он похудел. И взгляд стал… диковатым, что ли?
— Я попробую без ключа. Завтра.
Олли вытащил из-за пазухи пару сухих лепешек и кусок козьего сыра.
— Возьми.
Его рука пролезла между прутьями клетки, и я, приняв неожиданный подарок, коснулась пальцев.
— Не убегай, — Олли сжал мою ладонь, осторожно, точно опасаясь причинить вред. — Посидишь со мной?
Он опустился на колени возле клетки. И я ответила:
— Посижу.
Мы оба рассмеялись, поняв нелепость его просьбы и моего же ответа. Странно как… раньше я была никем, а Олли…
— Отсюда все иначе выглядит, — он разглядывал мою руку, и большой палец его нежно гладил мою ладонь. — Как-то так вышло, что… знаешь, я думал, отец меня сразу убьет.
— Как ты…
— Оказался здесь? — Олли прижался лбом к прутьям клетки. — Жил здесь, когда дом принадлежал Янгару. По-моему, твой муж не знал, что со мной делать.
— И ты?
— Просто жил. Злился вот за это, — он указал на ошейник. — Искал способ отомстить… дурак, да?
Не знаю. Мне ли его судить?
Я помнила Олли совсем иным. И в человеке, который пытался дыханием отогреть замерзшие мои пальцы, мало что осталось от прежнего моего брата.
— А потом дом и прочее… имущество отошли отцу.
Его губы болезненно дрогнули.
Имущество.
— Тогда-то я и понял, что значит — быть рабом. Рабы не играют с хозяевами в нарды. Не спят до полудня. Не напиваются вином из жалости к себе. Не дерзят… слишком дерзких рабов порют. А если порка не помогает, то садят в колодки.
Он отвернулся, скрывая от меня выражение глаз, но я все равно ощутила его боль.
— А еще у рабов нет семьи.
У меня получилось дотянуться до жестких темных волос.
— Я знал, что отец от меня откажется. Если бы решил убить, я бы не сопротивлялся. Но он даже не глянул в мою сторону. Для него я уже умер. Но остальные… Якки… Талли… я ведь когда-то учил Талли с лодкой управляться. И в море впервые он на моем корабле вышел. И… и это вдруг стало не важно.
Олли не отстранился. И я перебирала короткие прядки, вскользь касалась щеки.
Про Пиркко он не говорит. А я не спрашиваю.
— Почему ты от меня не отказалась? — он подается назад и руку мою перехватывает. — У тебя-то есть причины.
Были.
Старые обиды, душные, как слежавшиеся за лето меха, поточенные молью и пылью пропитавшиеся. Стоит ли вытаскивать их?
…синяя лента для волос, которую я вышивала долго, стараясь, чтобы стежки были ровными, аккуратными, повисла на молоденькой груше. Выбросили ее? Обронили?
Так ли важно? Главное, этот подарок не столь дорог, чтобы беречь его.
…заливистый смех Пиркко и качели, летящие к небу. Ей шесть, а я на год старше и, спрятавшись в тени, наблюдаю, как Олли толкает качели выше и выше. Он высокий и красивый, и мне кажется, что если подойти и попросить, то Олли покатает и меня. Я подхожу, но не успеваю открыть рот. Олли замечает меня:
— Принеси воды, Аану. Душно.
…и очередное его возвращение. От Олли пахнет морем, а кожа его почернела от загара, волосы выгорели до рыжины. От смеха его вздрагивает дом, а он, сев на лавку, спешит развязать сумки. Олли привез подарки семье… всем, кроме меня.
Меня не существовало в его мире.
Точнее была, но… кем? Кровной родственницей? Служанкой?
И я убираю руку, обхватываю холодный железный прут.
— Я бы многое хотел изменить, — Олли трется носом о мои пальцы. — И кое-что попробую. Если получится, мы уйдем.
— Куда?
— Куда-нибудь, — он улыбается той своей прежней улыбкой, только чуть более безумной, чем обычно. — Главное, чтобы отсюда. Но если не выйдет… Аану, не давай им сломать себя.
Олли разжимает мои пальцы, вцепившиеся в прут.
— Я слышал, что она сказала. Я не знаю, солгала она или сказала правду, но… когда я впервые встретил твоего мужа, он спрашивал не о ней. О тебе.
Возможно.
Но было ли это до того, как Янгхаар Каапо увидел мою сестру?
— Ешь. Тебе надо поесть, — пообещал Олли и добавил: — Я приду завтра. Никуда не уходи.
— Я постараюсь, — я улыбнулась в ответ.
Не отказалась?
Да. И не откажусь, теперь, когда у меня все-таки появился брат.
Лишь после его ухода я вспомнила: овсяные лепешки пекли для рабов. Олли отдал мне собственный ужин.
А он и вправду вернулся на следующий день, дождавшись наступления ночи. И до утра просидел, пытаясь справиться с замком. Олли был упрям… и возвращался вновь и вновь.
Он говорил. И шутил.
Рассказывал истории, которые, казалось, на ходу придумывал. И сам над ними смеялся в полголоса. Он расковыривал замок и воровал на кухне хлеб, клянясь каждый раз, что это — последний его набег.
Но это не могло длиться долго.
И однажды Олли поймали.
— Дурак, — сказал отец и отвернулся, подав кому-то знак. А я… я вдруг поняла, что никогда больше не увижу брата.
— Оставь его! — мой голос дрожал. — Оставь и я сделаю все, что ты хочешь.
Отец развернулся и ушел.
Ерхо Ину знал, что я и так сделаю все, чего он хочет.
А жалость… она для слабых.
К вечеру следующего дня клетку мою погрузили на повозку: отец подарил диковинного зверя кёнигу.
Глава 42. Должники
Хороший дом был у Ерхо Ину. Каменный. Высоким частоколом огороженный. Вдоль ограды стража ходит, перекликается. А на ночь во двор выпускают серых волкодавов, и горе тому, кто решит потревожить покой Тридуба.
